Истоки

— Господа! — его пронзительный голос прорезал бурю, и постепенно ему удалось привлечь внимание. — Господа!.. Нам дал слово великий славянин на русском тропе!.. За это слово мы обязаны, по мере сил и возможности… помочь братьям-русским!

Слезак, упорно до этой минуты сидевший на своей кровати, уткнувшись в книгу, теперь вдруг вскочил и рванулся из своего угла. Напоровшись, однако, на множество взглядов, встревоженных его внезапным движением, он с безнадежностью вернулся к своей книге. Томан видел это, и сердце его дрогнуло от невольного сочувствия.

Фишер предложил немедленно создать организацию, о которой говорилось в письме. Кадеты, не подсчитывая голосов, с восторгом проголосовали «за». «Партер», ошеломленный происходящим, молчал.

Впрочем, не было ни времени, ни возможности что-либо обдумать и высказать — Фишер, окончательно завладевший газетой Горака, кричал уже новое:

— Гимн, гимн!

Десятки голосов подхватили это требование. Фишер, выжидая тишины, уже наклонил, будто готовясь к драке, нахмуренный лоб; его круглая спина вздрагивала.

— Какой гимн? — испуганно спросил кто-то с первой скамьи.

— «Сохрани нам, господи»! — с грубой насмешкой бросили ему ответ.

— «Чехоню»!

— «Гимн ненависти»! — еще сильнее сморщив лоб, вскричал Фишер и, будто угрожая, поднял зажатую в кулаке трубку.

Трубку осторожно вынули у него из руки, а он в запале даже не заметил этого. Вместо трубки он взмахнул газетой и сейчас же впился в нее взглядом.

Затем он принялся декламировать — прерывисто, делая паузы, задыхаясь и сопя:

— «Г и м н н е н а в и с т и! Пусть ненависть бродит у нас в мозгу, словно тигр по джунглям, пусть лежит она на сердце нашем, подобно удаву! Да будет ненависть нашей молитвой, вечерней и утренней, да будет она песнею наших дел! Девственная грудь наших скал, гладь озер, русла рек, бездны шахт, наши еще не рожденные дети — пусть дышат ненавистью! Пусть сжимаются в радости атомы металла, и песок под корнями лесов пусть жаждет той счастливой минуты, когда мы расплавим железо и сталь на врага! Тогда нетрудно будет найти оружие и возвести баррикады!..»

Тут Фишер смолк, опустив газету, и вперил в слушателей взгляд, изостренный театральной ненавистью. Выдержав паузу, он закончил сквозь зубы:

— «На жилистом горле врага пусть сомкнутся челюсти наши!»

Ржержиха, успевший тем временем подобраться к самому столу, еще перед последней паузой Фишера разразился вызывающе громким смехом. Кадеты же, сияющие триумфом и довольством, поспешили заглушить этот смех бурной овацией.

— «Чехоней» — вон! — возмущенно кричали они Ржержихе, за спиной которого, потные, растерянные, сидели «чужаки».

— А я — против! — дерзко воскликнул Ржержиха, зная, что говорит и от их имени; он все смеялся, сунув руки в карманы измазанных красками брюк. — Который же апостол намарал это?

— Не апостол, а чешский солдат!

— Из какой оперетки? Нет, я с таким не играю! И если хотите знать, почему…

— Потому что трусите!

— До чего сообразительны!.. Как легко угадать, правда? Мы в одном горшке варимся. Вы, господа, тоже трусите… Только вы — овцы провинциальной породы… да и вертячкой заболели… и даже друг друга боитесь…

Его заглушили. До глубины души оскорбленные такими кощунственными словами, взорвались оглушительным протестом. Лезли на Ржержиху. Требовали назвать трусов:

— Пусть перечислит!

Однако ему не дали даже слова вставить.

— Сам-то он — штабная овца австрийской породы!

— Позор, позор!

— Чешский интеллигент называется!

— Да еще художник!

— Позооор!

Ржержиха выжидал; увидев, однако, что буря не утихает, пошел к выходу — вызывающе спокойный, сунув презрительно руки в карманы измазанных брюк. Особенно вызывающими казались кадетскому возмущению его короткие, сильные ноги.

— Пошел покорнейше доносить в «штаб»!

— Пан Влчек, вы опоздали!

«Čéhona byl občan pilný!»

Тяжелые, гневные издевки сотрясали стены, падали на спину Ржержихе, на его вызывающие ноги.

Слезак снова отбросил книгу, заходил в узком проходе между койками и скамьями, как хищник в клетке. Томан, чей теплый взгляд участливо следил за Слезаком, опять загорелся сильным, но скрываемым сочувствием. Поэтому, когда все несколько поутихли, он сказал мягко, уже не глядя на Слезака:

— Я хочу обратить ваше внимание на то, что членство в организации, которую мы создаем, лишь морально налагает обязанность платить добровольные взносы, которые пойдут на меры по защите наших национальных прав. Защищать национальные права через общественную организацию никем не запрещается. И — это наш священный долг…

— Отлично!

Фишер поспешил дополнить:

— Ручаться при освобождении можно только за членов организации.

— И только члены организации будут приняты на довольствие в чешской кухне.

Петраш попытался наконец овладеть собранием.

— Наша организация, — проговорил он с небрежной досадливостью, — ни в коем случае не налагает каких-либо обязательств работать или тем более вступать в воинскую часть.

— Это пока нет чешской армии!..

— И даже тогда, Горак, даже тогда в армию пойдет лишь тот…

— Кто не наложит в штаны!