Истинный убийца

— Видишь ли, Ксавье, — сказал отец, сидя в кресле и глядя в бокал с вином, — мне скучно. Почти всегда. Это какой-нибудь ремесленник или крестьянин может искренне наслаждаться своими простыми радостями. Я богат и пресыщен. Боюсь, тебя ждет та же участь, но сейчас не об этом. Меня всегда привлекало все прекрасное, но истинная красота инертна. Только неподвижность максимально отражает совершенство линий и форм. Меня никогда не вгоняли в экстаз живописные деревенские пейзажи или загадочные морские просторы, лишь женским телом я мог любоваться бесконечно. Только соблазнительные изгибы этих ветреных созданий могли утолить мой эстетический голод. К сожалению, совершенство смазывается массой жестов, зачастую абсолютно ненужных. Юная кокетка убирает выбившийся из прически локон, а он так красиво лежал на ее точеной шее. Вот она томно хлопает ресницами, а меня переполняет черная злоба, ведь всего секунду назад ее взгляд был так загадочен и прекрасен. Визгливый смех этой очаровательницы окончательно разбивает магию совершенства. Мне остается только раскланяться и покинуть ее общество, чувствуя себя разочарованным и обманутым. «О, почему не в моих силах заставить ее замолчать, застыть где-то между мирами, где этого чудесного, юного тела никогда не коснется тлен. Как мне избавить эту девушку от шелухи вульгарных телодвижений, в которые она закутана, словно в кокон», — такие размышления одолевали меня, Ксавье. Я жаждал обладания прекрасным, только это могло спасти меня от скуки. Однажды, причудливый ассоциативный ряд заставил меня вспомнить энергичного отпрыска мадам Лавуазье. Этот юноша был большим любителем бабочек, и целые дни посвящал их поимке. Затем старательно засушивал и помещал под стекло. Я не раз любовался его коллекцией, радуясь возможности смотреть сколь угодно долго на неподвижную красоту этих ярких созданий. И тут по моему телу пробежала нервная дрожь, в затылке кольнуло. Да! Я соберу свою собственную коллекцию, но мои экспонаты будут несколько крупнее и неизмеримо прекрасней гадких насекомых сопляка Лавуазье.

Ксавье неподвижно стоял у окна, слушая отца. Поза его казалась расслабленной, а лицо равнодушным. И только горящие, как у волчонка, глаза выдавали бурю эмоций, что овладела юношей. Отец, впрочем, этого не замечал, слишком поглощенный воспоминаниями.

— К тому времени, как я добрался до своего особняка, — продолжал он, — все было тщательно обдумано и составлен план действий. Для начала я обговорил детали с Дюшеном. Этот угрюмый, нелюдимый старик был предан мне до мозга костей. Гораздо более важным было то, что Дюшен — искусный таксидермист и не раз изготовлял по моим заказам чучела различных животных, добытых мной на охоте. Снабдив старика значительной суммой, я отправил его сюда готовиться к приему первого экспоната моей будущей коллекции. Первой была крошка Жюли. Моя очаровательная горничная не раз служила сосудом, куда я изливал накопившуюся страсть. Ее тело было далеко от совершенства, но поражало пышностью форм. К тому же если Дюшен что-то сделает не так, потерять этот экспонат было не особенно жалко. Глубокой ночью, когда остальные слуги спали, насытившаяся любовью Жюли лежала на смятых простынях и смотрела на меня мутными от страсти глазами. В подобные моменты она была просто невероятно, бессовестно хороша. Разметавшиеся на подушке огненно-рыжие волосы, нежный румянец, губы припухшие и призывно полуоткрытые. Забыв обо всех своих планах, я восхищенно пожирал ее глазами. Жюли шевельнулась, лицо отвратительно исказилось, и она громко чихнула, брызнув мне в лицо слюной. Я не хотел пугать ее и уж тем более причинять боль, но она сама напросилась. С трудом обуздав желание разбить в кровь это глупо ухмыляющееся лицо, я положил руки на шею Жюли и нежно выдавил из нее жизнь. Бедняжка сначала думала, что я с ней играю и пыталась улыбаться, а когда до нее дошло было уже поздно. Закутав тело в простыни, я погрузил его в карету и отвез Дюшену.

Отец остановился и оценивающе посмотрел на Ксавье. Тот кивнул, подтверждая, что воспринял услышанное и готов слушать дальше. Отец удовлетворенно кивнул и продолжил:

— Возвращаясь в город, я снова переживал чувства, охватившие меня во время убийства Жюли: страх, азарт, сожаление, жалость. Страх человека, преступившего навязанные обществом рамки. С того момента, как я начал внятно осознавать окружающий мир, я знал, что убийство человека недопустимо. Сжимая руки на шее Жюли, я сделал шаг через невидимую грань, что отделяет законопослушного гражданина от преступника, и покрывался потом от страха. Шаг сделан, но всевидящий Бог не обрушил на меня обещанные церковью громы и молнии, а закон не уследил за убийцей сквозь плотно закрытые шторы, и на смену страху пришел азарт. Кто кого? Я поимею общество или Бог и закон найдут способ усмирить мою нечестивую гордыню. Нет, нет, Ксавье, я не думал бросать вызов церкви! И не собирался идти против Бога! Я всего лишь хотел посвятить себя созерцанию прекраснейших созданий Его. Что в этом плохого?