Основываясь на релятивистской теории мозга, я предполагаю, что этот непрерывный ежедневный натиск цифровых технологий способен просто-напросто разрушить нормальный процесс хранения и выражения гёделевской информации и формирования нашим мозгом невычисляемого поведения и усилить воздействие шенноновской информации и алгоритмического подхода на рутинную работу центральной нервной системы. Важно отметить, что эта гипотеза предсказывает, что чем больше мы окружаем себя предметами цифрового мира и чем сильнее наша обыденная и сложная жизнь планируется, диктуется, контролируется, оценивается и вознаграждается в соответствии с законами и стандартами алгоритмической логики цифровых систем, тем в большей степени наш мозг будет пытаться имитировать этот цифровой способ действия в ущерб биологически более обоснованной аналоговой ментальной функции и поведению, формировавшимся на протяжении тысячелетий под влиянием естественного отбора.
Эта гипотеза цифрового хамелеона предсказывает, что поскольку неуемная одержимость в использовании цифровых компьютеров оказывает глубокое влияние на наше восприятие внешнего мира и нашу реакцию на него, такие уникальные человеческие свойства, как эмпатия, сострадание, творчество, изобретательность, понимание, интуиция, воображение, нестандартное мышление, метафорическая речь и поэтические склонности, а также альтруизм, если назвать лишь некоторые типичные проявления невычисляемой гёделевской информации, просто увянут и исчезнут из репертуара человеческих ментальных способностей. Если рассуждать в этом же ключе на еще более глубоком уровне, легко представить себе, что в этом сценарии будущего тот, кто станет контролировать программирование окружающих нас цифровых систем, сможет диктовать человеческому мозгу будущий способ действия как на индивидуальном, так и на групповом уровне. Более того, я осмеливаюсь заявлять, что в долгосрочном плане этот контроль начнет оказывать сильнейшее влияние на эволюцию всего нашего вида.
Важно, что гипотеза цифрового хамелеона определяет нейрофизиологические рамки или основание для идеи, витавшей в воздухе с тех пор, как сэр Дональд МакКей впервые возразил против использования шенноновской информации для описания процесса обработки информации человеческим мозгом. В книге «Как мы становимся постлюдьми» Кэтрин Хейл пишет о том, что в конце Второй мировой войны «пришло время для теорий, которые превращали информацию в ненаправленную, количественно измеряемую и не зависящую от контекста сущность, которая может служить в качестве главного ключа к раскрытию секретов жизни и смерти». Забавно, что конкретный политический и экономический контекст послевоенной ситуации в США устранил множество интеллектуальных ограничений, которые могли предотвратить схождения с рельсов оторванной от контекста «теории локомотива»[37] еще до отхода от вокзала.
В книге «Закрытый мир» Пол Эдвардс рассказывает о том, как кибернетика и ее продукты — компьютерные науки и искусственный интеллект — попали под сильное влияние политики (и финансирования) Министерства обороны США во время холодной войны. Уже 8 июля 1958 года, всего через два года после того, как на исторической встрече в Университете Дартмута искусственный интеллект был официально признан новым направлением научных исследований, в