Истина

Въ простомъ домашнемъ платьѣ изъ небѣленаго холста, Рахиль поразила всѣхъ своею красотою и возбудила къ себѣ общую симпатію. Это была еврейка въ полномъ расцвѣтѣ красоты: чудный овалъ лица, великолѣпные черные волосы, нѣжный золотистый цвѣтъ кожи, большіе ласковые глаза и красиво очерченный ротъ съ красными губами и бѣлыми, красивыми зубами. Любовь къ мужу и дѣтямъ такъ и сквозила во всѣхъ ея движеніяхъ; это была преданность восточной женщины, немного лѣнивой, исключительно занятой своими семейными обязанностями. Симонъ уже закрывалъ дверь, когда въ комнату ворвались его дѣти, Іосифъ и Сара, здоровые, красивые ребята; они проскользнули за матерью, хотя имъ запретили слѣдовать за нею, и забились въ складки ея платья; прокуроръ сдѣлалъ знакъ, чтобы ихъ оставили въ покоѣ. Онъ былъ пораженъ красотою Рахили, и его голосъ принялъ какой-то нѣжный, музыкальный оттѣнокъ, когда онъ приступилъ къ допросу.

— Сударыня, вашъ мужъ вернулся безъ двадцати минутъ двѣнадцать?

— Да, господинъ прокуроръ. Онъ посмотрѣлъ на часы, прежде чѣмъ лечь спать, и мы еще бесѣдовали, затушивъ свѣчу, чтобы не разбудить дѣтей; мы слышали, какъ пробило двѣнадцать.

— Но вы сами, сударыня, до прихода мужа, отъ половины одиннадцатаго до половины двѣнадцатаго, ничего не слышали — ни шума шаговъ, ни сдавленныхъ криковъ, ни стоновъ?

— Нѣтъ, ничего рѣшительно. Я спала, пока въ комнату не вошелъ мужъ и не разбудилъ меня… Мнѣ въ послѣднее время нездоровилось, и онъ былъ такъ счастливъ, видя, что мнѣ немного лучше; онъ смѣялся и шутилъ, цѣлуя меня, такъ что я просила его не шумѣть и не нарушать тишины, которая царила въ домѣ; я боялась, какъ бы онъ кого-нибудь не побезпокоилъ… Ахъ, могли ли мы знать, что надъ этимъ домомъ разразилось такое ужасное несчастье!

Несчастная женщина казалась совсѣмъ разстроенной, слезы катились у нея по лицу, и она обратилась къ мужу, какъ бы ища у него защиты и утѣшенія. Онъ также заплакалъ, видя ея слезы, и, забывъ о томъ, гдѣ онъ находится, страстно прижалъ ее къ своей груди и осыпалъ нѣжными поцѣлуями. Дѣти подняли свои испуганныя личики, и вся эта грулпа представляла собою трогательную картину безконечной взаимной любви.

— Я нѣсколько удивилась, что онъ вернулся въ такое время, когда нѣтъ поѣзда, — объяснила госпожа Симонъ, не дожидаясь разспросовъ. — Но мужъ разсказалъ мнѣ все, когда легъ спать.

— Да, я не могъ не ѣхать на собраніе, — продолжалъ Симонъ объясненіе жены: — мнѣ было ужасно досадно, когда, пріѣхавъ на станцію, я увидѣлъ, что поѣздъ десять тридцать отходитъ, и я не успѣлъ вскочить въ него. Дожидаться двѣнадцати-часового поѣзда мнѣ не хотѣлось, и я отправился пѣшкомъ. Шесть километровъ не Богъ знаетъ какой длинный путь… Въ часъ ночи, когда разразилась гроза, я все еще болталъ съ женою; она не могла уснуть; вотъ почему мы такъ проспали сегодня утромъ, ничего не подозрѣвая объ ужасной драмѣ, которая свершилась здѣсь.

Рахиль снова принялась плакать, и онъ цѣловалъ ее, какъ нѣжный любовникъ, стараясь утѣшить.

— Успокойся, дорогая: мы любили мальчика отъ всей души, какъ родного сына; наша совѣсть спокойна, и мы ничѣмъ не виноваты въ этомъ ужасномъ событіи.

Такъ думали и всѣ присутствующіе. Мэръ Даррасъ очень уважалъ Симона и цѣнилъ его, какъ прекраснаго преподавателя. Миньо и мадемуазель Рузеръ, хотя и не любили евреевъ, все же были того мнѣнія, что своимъ безупречнымъ поведеніемъ онъ заставлялъ другихъ забывать о томъ, что онъ — еврей. Отецъ Филибенъ и братъ Фульгентій, видя общее настроеніе, не позволили себѣ никакого замѣчанія; они хранили упорное молчаніе, и только ихъ пронырливые взгляды старались проникнуть въ суть вещей. Представители судебной власти не имѣли передъ собою никакого слѣда, который могъ бы направить ихъ къ раскрытію истины; имъ оставалось одно: предположить, что какой-то таинственный злоумышленникъ прыгнулъ въ окно и опять въ него выпрыгнулъ; допросъ не далъ имъ матеріала для какихъ-либо иныхъ предположеній. Былъ установленъ только часъ совершенія преступнаго дѣянія, — отъ половины одиннадцатаго до одиннадцати часовъ; что же касается самого преступленія, то оно скрывалось въ совершенной неизвѣстности.

Маркъ, предоставивъ другимъ столковаться о разныхъ подробностяхъ, еаправился домой къ завтраку; прощаясь, онъ дружески обнялъ Симона. Нѣжная сцена между мужемъ и женой ничего не объяснила ему; онъ зналъ, какъ они обожали другъ друга. У него, однако, невольно навернулись слезы на глаза при видѣ такой взаимной любви и ласки. Двѣнадцать часовъ пробило на башнѣ церкви св. Мартина, когда онъ вышелъ на площадь, запруженную такой массой народа, что ему трудно было пробиться сквозь все увеличивавшуюся толпу. По мѣрѣ того, какъ распространялась по городу вѣсть объ ужасномъ злодѣяніи, люди сбѣгались со всѣхъ сторонъ и толпилисъ около окна, такъ что жандармы лишь съ трудомъ удерживали любопытныхъ; между собравшимися ходили самые преувеличенные, неправдоподобные слухи, которые волновали и возбуждали всеобщій гнѣвъ. Когда Маркъ, наконецъ, выбрался на болѣе свободное мѣсто, къ нему подошелъ аббатъ.