Испытание огнем

Хороший он мужик, этот Чекист. На лету всё схватывает. Мне опять повезло на него? Или эти везения мне устраивает чья-то заботливая рука?

Ладно, всё это лирика, а она терпит. Позже. А война не терпит. Пора и ехать. Вот и остатки моего комендантского взвода погрузили пленных в пробитый в двух местах «Кирасир» и отчалили. И нам пора оставить эту истерзанную высотку, покинуть измочаленные сады и руины посёлка.

– Громозека, ко мне!

– А что не «к ноге!»? – спросил Громозека, открывая дверь ленд-лизовского бэтээра.

– Ну? Разберёшься?

– Да как два пальца обо… об асфальт! – И обратно нырнул в недра бэтээра.

– Мадам! – я протянул руку, чтобы помочь залезть доктору. Но она, фыркнув, сама влезла в бронекоробку.

– Он сказал: «Поехали!» и махнул рукой, – возвестил я, усаживаясь на обтянутое кожзаменителем сиденье.

– Это откуда? – спросил Громозека, запуская двигатель.

– От верблюда, товарищ Пеньков, от верблюда. Разбуди меня, как приедем, лады?

– Угум! Но-о, пошла, родимая!

Приплыли! Паника на переправе через Стикс

На переправе через реку мы застали панику. Народ ломился через мост, давя друг друга. Довольно неплохие укрепления предмостного плацдарма были брошены. Крики, стрельба, вой снарядов и взрывы. Эх-хе-хе! Опять то же самое. Ну почему люди не хотят жить головой, почему их судьбу решают их задницы?

– Стреляй! – приказал я докторше. А кому ещё? Громозека за управлением этой заокеанской колымаги, в бронерубке только мы вдвоём.

– Куда? – не поняла она сначала, а потом дошло: – Нет! Не заставляй меня!

– По паникёрам и предателям – огонь!

Крупнокалиберный американский пулемёт протянул струю огня от нашего бэтээра к давке на мосту, сметая тела людей в реку, разрывая их на части.

– Я вас, блядей! – орал я так, как ещё никогда не приходилось. – Всех тут положу! Паникёры сыкливые! Предатели позорные! Изменники подлые!

Я залез на крышу отделения управления, встал в полный рост. А стрелок пулемёта в голос ревела, потом бросила пулемёт, метнулась куда-то в угол, забилась там мышкой. Тяжело тебе? А мне, думаешь, легко? Это я, а не ты, я их расстрелял. Я. И от этого в груди стал расти вакуум. Но иначе никак! Эмпирическим путём установлено – иначе не работает. Этих, обезумевших от ужаса, превратившихся в скот по-другому не остановить. Не вернуть им способность мыслить. Только расстрел части паникёров прочищает мозги, возвращает им возможность думать. Не я это придумал. И не хочу этого делать, но как иначе?

А у них была возможность избежать подобной судьбы и избавить меня от этого бремени – сохранить рассудок и честь, встретить врага лицом, а не спиной.

– Стоять! Назад, сукины дети! В окопы, мрази! Зачинщиков ко мне! Быстро! – продолжал я орать.

Толпа отхлынула от моста. Твою дивизию, опять сработало! Ну почему их надо стрелять, чтобы они стали людьми, а не скотом безмозглым?

В толпе началось какое-то броуновское движение, из неё стали выталкивать ко мне совсем уж мерзостных субъектов.

– Арестовать! – орал я. – К обрыву их! Сформировать расстрельную команду!

Толпа их била, волокла к берегу, ставила в ряд. Грянул залп. Поставили ещё ряд, ещё раз грохнули.

– А теперь – в окопы! Вы понимаете, что вы натворили? Это же измена Родине, понимаете? Измена! Родине! Я надеюсь, сегодняшнего урока вам хватит, и в следующий раз вы сами разберётесь с паникёрами и падлами изменниками. Давай, мужики, занимайте окопы! Немец бит нами сегодня, но не добит! По местам!

Толпа стала таять в темноте. Я сполз по броне на горячий капот бэтээра. Руки Громозеки подхватили. Как ребёнка, он отнёс меня в броненутро ленд-лизовского аппарата.

– Поспи, командир, – буркнул он.

Я лежал на свёрнутом брезенте. Докторша сидела в другом углу, сжавшись в комок, уставившись невидящим, немигающим взглядом в одну точку. Эх-хе-хе!

Будь проклята война! И все её зачинщики! Разве она должна была заниматься массовыми казнями? А я? Разве я должен был? Она должна лечить людей, я – чинить дорогу. А вот крошим с ней из пулемёта своих соотечественников, вся вина которых в нестойкости их психики.

А ведь завтра они снова побегут. Они бежали от немца до этого моста, сегодня пытались сбежать от моста. Как увидят вживую танки с крестами, опять побегут. От немца или к немцу – сдаваться.

Нет, я всё правильно сделал. Как я ненавидел в той жизни подобных! Их там тоже было море, только они так контрастно не проявлялись. И здесь их полно. Они никогда не будут сражаться. Ни за Родину, ни за свои никчёмные жизни. Они будут только ныть и ныть. И гадить. И требовать. Требовать защиты, заботы, высокого уровня жизни, теплых просторных домов, шикарных машин, ровных дорог, но никогда палец о палец не ударят, чтобы эти дома построить, дороги проложить, машины изобрести. Они будут лишь требовать. У них есть «право», и это право им принадлежит по «праву рождения». Просто так. За то, что они такие все исключительные и замечательные, тонкие, ранимые натуры. Они созданы для творчества. Хотя даже творчеством не занимаются. Они ни на что не способны. Паразиты. Крысы!