Испуг

Если Степаныч сошелся с женщиной пятидесяти молодых лет, то старикан Илья Васильич взял и оторвал себе еще моложе – ей, этой его Жанночке, было только-только сорок. Крепкий возраст. Чудесный. Правда, отчасти хищный.

Илья Васильич, давний вдовец, уже и жениться на ней собрался, оповестил детей, пиджак прикупил новый. И точь-в-точь как к Степанычу, к Илье Васильичу приехали внезапно старший сын и его жена, то бишь Ильи Васильича невестка – вдруг нагрянули к нему на дачу. А жил Илья Васильич на даче постоянно, так как свою квартиру он уже много лет как отдал другому своему сыну, младшему (неудачнику по жизни). Так что все, что у Ильи Васильича было, – это дача.

Но теперь старенькая дача вдруг стала предметом раздора… Нет, нет, у них без крайностей, без размахивания руками и без побоев. У них обошлось. Сорокалетняя миловидная Жанна, чужая здесь, испугалась, конечно, – и сразу шмыг на кухоньку – еду готовить… Однако же догадалась (с испуга) и невестку с собой за руку… Мы там поесть сготовим, а вы, мужчины, разбирайтесь. Еды, еды мужикам. Побольше надо на стол еды!..

У нас в поселке все всё знали. Сын отца не бил. Не тот случай. Он просто подошел к отцу близко-близко и сказал ему:

– Жениться?.. Я т-т-тебе женюсь!

И погрозил пальцем так, что Илье Васильевичу стало не по себе.

Они еще там постояли вдвоем, с глазу на глаз. И сын уже по-родственному, по-сыновьи объяснял свой предыдущий грозный жест. Он увещевал старого своего отца, в общем, даже ласково: эх, батя, батя! живи хоть с Жанной, хоть с Анной, хоть с Марианной до конца дней… хоть с тремя разом – дело твое. Но без росписи. Без загса. Загс сожрет эту дачу. Загс, он круто всех нас задевает. А если без загса – хоть с Жанной д’Арк!

Это он так шутил, по-сыновьи, а его жена, невестка Ильи Васильича, все же пришла с кухни (куда ее увели за руку). Пришла послушать… Тихо стояла она у зеркала и легонько трогала крохотный прыщик на щеке. Была занята делом. Не вмешивалась в уже иссякавший разговор мужчин. Тихо-тихо стояла и смотрела на себя – какая она?.. Трудно сказать, о чем думает невестка, когда долго и без слов рассматривает себя самое в зеркале.

Уехали молодые.

А сорокалетняя Жанна наготовила еды, гору еды, но сама есть как-то не ела. Она молчала. Она вдруг замкнулась. День… Два дня… Ночью плакала… А Илья Васильич ел и ел наготовленную еду, было вкусно. Жанна стряпала отлично! Но на четвертый, что ли, день Жанна с ним простилась и уехала. Совсем уехала. Она объяснила Илье Васильичу, – да, да, она рассчитывала, что они распишутся и что дача со временем останется ей. Хоть что-то… Она готова была и десять, и пятнадцать лет обслуживать и обстирывать его, старика, до конца… до последнего дня… но, отдав ему половину жизни, она хотела иметь некую награду.

Илья Васильич остался на даче один и весь день мысленно разговаривал с ними всеми – с Жанной, которая так поспешила уехать… С сыном-неудачником… И со старшим, удачливым сыном, который не разрешил ему жениться… Который так неправильно понимал жизнь.

Илья Васильич и с невесткой (мысленно) говорил, словно бы она все еще стояла у зеркала и ласкала там свой прыщик.

С перерывами старик говорил сам с собой весь день и еще полночи. А со следующего утра, все себе высказав, поехал в Москву. Илья Васильич не знал, куда и зачем он едет, и, возможно, поэтому приехал в самый центр. В воздухе старику чуялось некое напряжение, и он шел, шел… Его туда тянуло. Как он сам говорил после, его тянуло, его что-то вело все центрее и центрее… Он остановился, только оказавшись в людской гуще. Огляделся и увидел, что вокруг него старики. Сотня, если не две сотни стариков, совсем не шумных и уставившихся глазами в одну сторону.

Старичье глазело на Белый дом… И на танки с чуть поднятыми и уже нацеленными на Дом дулами.

Осенний денек был тёпл, кое-кто из стариков накрыл все же голову нелепой вязаной шапочкой. Кое-кто был в староватых шляпах. Но основная масса стариков была простоволоса и белоголова. Одуванчики, у него именно так мелькнуло. Божии одуванчики… Илья Васильич даже удивился – кругом старики! Откуда эти старые перцы? Чего им надо?.. Он ощупал свою голову – ага, я тоже бел…

И тут он засмеялся: возможно, у каждого здесь старикана поначалу мелькнуло – он вроде молод, а кругом почему-то старичье!

Одно из объяснений этого белоголового сбора было (где-то в газете) вот какое: в 91-м году, если уж говорить о площадях в центре Москвы, первыми туда сошлись и сбежались молодые. Именно молодые шумели и лезли в 91-м под танки… Ярые!.. Красивые в гневе!.. Куда ни глянь, свежие энергичные лица. Зато, мол, в 93-м первыми выползли поглазеть старики.