Исправленное издание. Приложение к роману «Harmonia cælestis»

[Иерархи венгерской католической Церкви до сих пор отказываются от люстрации, опасаясь того, что обществу станет известно, кто из них был агентом. Это бы еще можно было понять, принимая во внимание, к примеру, автономию Церкви или то обстоятельство, что она подотчетна отнюдь не парламенту, а Риму, не говоря уж о Господе Боге. Но почему же они не воспользуются возможностью добровольной люстрации? Ну разве не легче взглянуть в глаза своим слабостям тому, кто, скажем, верит в вечную жизнь, чем тому, кто все поставил на кон здесь, на земле? Ведь легче же тому, кто стремится к небесной гармонии (шутка). Не эта ли питаемая верой сила могла бы стать достойным приношением, которое истинный католик мог бы положить на алтарь своей родины? Конечно, вера не защищает от слабости и греховности, однако культура покаяния у католиков все же (должна быть) неизмеримо богаче, что облегчает искреннее признание. Почему верховные иерархи Церкви не поведают собственную историю времен кадаровской эпохи? Мы видим, что общество эту историю замалчивает, как замалчивает ее и Церковь (которая есть часть общества). Мне говорят, что епископ зачастую шел на сотрудничество с властью, дабы защитить приходских священников. Да, такое бывало. Но почему бы сейчас не признаться в этом? В том, к каким унижениям вынуждала унизительная эпоха? Было то-то и то-то, я думал так-то, такие-то мною руководили соображения. Вот моя правда, вот мои заблуждения. Я каюсь пред Всевышним Богом, Пресвятой Девой Марией, святым Михаилом Архангелом, святым Иоанном Крестителем, апостолами святыми Петром и Павлом, пред всеми святыми и вами, братьями! в том, что премного грешил и словом, и мыслями, и поступками. Мой грех, мой величайший грех! (Это я переписываю сейчас из молитвослова, который в 1959 году, на день св. Иштвана, мне подарила бабушка и который до этого принадлежал дяде Марцелу, младшему брату моего отца, пропавшему без вести во время Второй мировой войны. Он не погиб, а именно пропал без вести. Стр. 372.)

Все это так, говорит мой друг. Но как же неимоверно трудно признаться в подобном какому-нибудь рядовому сельскому священнику. Да, неимоверно трудно. Тем более трудно, что все село знает об этом и так. Фиктивная тайна фиктивного пастыря только усугубляет истинный страх, трусость, недоговоренности, грязь, мерзость, ложь и самообман.

Все это грех против свободы личности.

В чем суть такого молчания? В самом молчании, собственно говоря. Конечно, можно сказать, что все это — чисто журналистский подход к проблеме. Действительно, мы говорим не о путях спасения, не о грехе, не о Боге. А разве не для этого существует Церковь? Для этого. Но в данном случае речь о другом, о положении Церкви в обществе, о ее роли. О ее присутствии.

Да, сельскому священнику (или епископу) заговорить нелегко. Но разве не они в силу, так сказать, служебных обязанностей вынуждены тысячекратно больше размышлять о так называемых вопросах нравственности, чем рядовой инженер-силикатчик? Этого размышления, силы, возможности, шанса как раз и не хватает обществу. Точнее, наверное, все это есть, но за пределами гласности. Раскаяние приходского священника, его возможные страдания в уединении, один на один с Богом — это тоже реальность. Но речь сейчас не об этом. В упомянутом деле высшие иерархи Церкви находятся на уровне Венгерской соцпартии. Одна страна, один уровень, один шматок сала.

<Еще раз о том же: Должна ли Церковь так помогать обществу? Не уверен. Ведь поиски возможных путей, ведущих к спасению, вовсе не обязательно связаны с общественной ролью Церкви, а что может быть важнее спасения души? Но если Церковь (я, ты) пойдет по такому пути, то нечего ей лезть в общественные дела, усердствовать во время выборов и красоваться на государственных праздниках; а раз так, то и автору этих строк не к лицу публично объявлять себя католиком, надо просто молиться, если он на это способен, про себя, своему Господу Богу, ну а если он все же считает важной общественную роль своей Церкви, то должен быть более последовательным и, главное, более радикальным, более серьезно относиться к своей религии и делать все, чтобы не было стыдно за иерархов его собственной Церкви, например, вместе с сотнями других верующих участвовать в сидячей забастовке перед Эстергомской базиликой и т. д., и т. п.>

Вышесказанное, как практически все теперь, приходит мне в голову в связи с отцом. Как много всяческих оправданий я мог бы найти для него! А что ему было делать? Где тирания — там тирания. Там каждый — звено в цепи.

Недавно прочел интервью со священником — бывшим агентом. Воспроизвожу его, подставляя на место священника своего отца. Таким образом, мой отец, этот моральный труп, все же поможет кое-что прояснить в тотальном самообмане — и да примет он благодарность и почитание всех венгров.