Исправленное издание. Приложение к роману «Harmonia cælestis»

Началась разработка Й. Ш. Блестящий переводчик, иногда — редактор агента, пишет агент. С тех пор мы несколько раз, в том числе и с женами, навещали друг друга и, можно сказать, установили хорошие отношения. Характеризуя Й. Ш., отмечу, что он показался мне весьма остроумным и несколько саркастическим человеком. Ты мне тоже. Режиму он не симпатизирует, однако каких-либо признаков активной враждебности я в нем не отметил. Я в тебе тоже.

Агент получил задание углубить контакт как по профессиональной, а также (sic!) и по семейной линии. Агент углубил, а Мамочка чуть не загнулась от ревности.

«Бен-Гур» был прислан по почте, путь, который проделала книга, Поллачек считает достойным внимания. В ходе «бенгуриады» агент хитроумным образом заставляет Г. проговориться, что он, Г., раз в год обменивается письмами с Б. Д. (до 1945 года они вместе служили в армии), и Д. каждый год присылает ему календарь охотничьего журнала «Wild und Hund». Г., кстати, работает на топливной базе, разгружает уголь. Бывший офицер, разгружающий уголь и читающий календарь «Wild und Hund», — это Венгрия шестидесятых (одна из ее характерных граней).

15 марта, праздник вечной весны, агент отмечает очередным донесением. Ему теперь 47. В этом возрасте я тоже писал, напрягая все свои силы, писал донесение об отце, воздвигал монумент агенту. За все надо платить. Ты зарвался, вождь краснокожих.

Й. Ш. Агент обсуждает с ним перевод, Ш. предлагает ему чаю, лучший в мире чай, говорит он при этом. От этих необязательных полуфраз меня передергивает больше всего. От стыда не закрываю лицо руками только потому, что надо писать. [Но эти полуфразы все же закономерны. Обращай он на них внимание, как бы все осложнилось нравственными дилеммами — это упомянуть, это нет, а в такой ситуации неизбежен самообман. А если вся жизнь — сплошной самообман, то не о чем и задумываться, и такие частности, как, например, написание донесений, не могут лишить человека спокойствия и, horribile dictu, свободы.]

Ш. остроумно рассуждает о том, что в настоящее время мы в общем-то переживаем вторую Реставрацию, вспомним времена Меттерниха, когда люди устали от того, что политика превратилась в тотальное доносительство, от бесконечных арестов, от салонной музыки (как сегодня от Beatles), от Шуберта и жизненного комфорта (как сегодня от холодильников). А когда жена Ш. рассказывает о том, что в Книготорге, где она работает, снижаются обороты, агент замечает, что, очевидно, те деньги, которые раньше люди приберегали на книги, они оставляют теперь в мясной лавке. При этих словах глаза его смеются. (Точно так же искрятся глаза у Й., когда, что-нибудь сочиняя, он находит удачную фразу.)

От сына Р. до сих пор ни единой весточки, и агент пользуется отчаянным положением встревоженной матери. Он предлагает ей помощь, и женщина, пожилая еврейка, благодарна графу, товарищу по несчастью. Это уж чересчур. Выше я упоминал, что за свои арии насчет того, что какая мол разница, предатель, не предатель, это наше наследие, и мы должны радоваться открывшемуся перед нами безмерному богатству, — так вот, за это легкомыслие мне уже щелкнули по носу, и, может быть, справедливо… Может быть, я не прав? Может быть, мне лучше все отрицать и до смерти полировать бюст своего отца? Ведь мы не какие-нибудь, извините, словаки или румыны, с ними всякое может произойти, но не с венграми! Какой-нибудь коммунист, еврей — возможно, но аристократ, настоящий венгр — никогда!