Исповедь «вора в законе»

…В камеру я возвращался, по-прежнему терзаясь сомнениями. Не хотелось ни разговаривать, ни даже глядеть на эту «шушеру». Как ни старался убедить меня следователь, такому, как я, с детства впитавшему воровскую «идею», что продавать своего — самый тяжкий грех, «ломаться» не просто трудно — мучительно. Нервы у меня напряглись до предела.

К тому же предвидел я и такой поворот, что «шушера», кем-нибудь подогретая, задумает вдруг учинить допрос. Со стороны частые мои отлучки в самом деле могли показаться подозрительными. Особенно тем, кто знает, что ночные допросы разрешаются лишь в исключительных, неотложных случаях (хотя нарушается это сплошь и рядом).

А чем объясню сегодняшний добровольный «визит» к следователю? Обычно так поступают те, кто решился на явку с повинной. А этой явкой ты почти всегда вызываешь к себе неприязнь. Каждый понимает, что раскаяние или, как говорит закон, чистосердечное признание — это и «продажа» кого-то из «подельников»… Мои опасения подтвердились — будто в воду глядел.

Подошел к своим нарам, вижу — рядом с Лехой сидит усатый хмырь со шрамом во всю щеку и, брызгая слюной, что-то ему доказывает. Усатого я приметил еще вчера, и сразу он мне не понравился. Когда знакомились, все глаза отводил в сторону.

Заметив меня, хмырь замолчал, осекся на полуслове.

— Ты, Серый, не финти. — Леха, по пояс голый, поиграл бицепсами. — Начал — до конца выкладывай. И при нем, — показал он кивком в мою сторону, — при бате.

Усатый вдруг весь съежился, испугавшись и моего появления, и грозных кулаков Лехи, который успел уже привести их в боевую готовность. Но говорить не решался.

— Молчишь, падло. Ну тогда я за тебя скажу. Слышь, Валентин, Серый мне тут стал намекать, будто ты лягавым продался. На допросах, говорит, держат его до ночи и все такое. Я ему: значит, дело запутанное, измором берут, жерди выкручивают. А как понять, говорит, что утром он сам попросился к следователю… Мог бы ему и на это ответить, — Леха поиграл кулаками. — Да тут ты подошел, и он — сам видишь — в рот воды набрал.

К нашему разговору, как я заметил, прислушивался и кое-кто из блатных, лежавших на соседних нарах. Еще бы — запахло жареным.

— Ответить, конечно, могу, — сказал я, стараясь не терять спокойствия и на ходу придумывая, как лучше выкрутиться. — Шьют кражу по 89-й, в крупных размерах. За это, если Кодекс читал, большой срок могут дать. А улик нет. Но ты им пойди, докажи, что «замели» незаконно. Вот и решил накатать «ксиву» прокурору…

Серый осторожно меня перебил, изобразив на своем гладко выбритом худосочном лице интеллигента подобие улыбки:

— Да ты на меня не обижайся, Валентин. Объяснил бы сразу, разговора бы не было. А то ведь не я один так подумал.

— А насчет объяснить я тебе вот что скажу. Ты кто — вор?

Усатый помялся:

— Да нет, пока хожу в «фраерах».

— Подтвердить можешь?

— Могу. Есть тут два «мужика», в соседней камере. Покажу на прогулке.

— Ну ладно, верю. А о Лихом, ответь мне, слыхал?

— Приходилось, как же.

— Его перед собой и видишь.

— Понял. Беру все назад. Не врубился я…

— Ладно, извиняться не надо. Но воровские правила ты, видать, подзабыл. Одно я тебе напомню: тот, кто «в законе», отчет держит перед ровней. И то — на сходке.

— Слыхал ты, Серый, что батей сказано?! — Леха потряс кулаком перед самым его носом. — Ладно, не дрейфь, сегодня бить не буду. Для начала мы тебя ущемим морально. Видишь, в том углу, где параша, пустая койка. Сматывай одеяло — и туда. Может, освежишь свои мозги дезодорантом. А мы доливать будем.

— Зря ты, так, Леха, — вступился я за Серого. — Он все же «фраер». После вора — второй человек. А ошибку, я уверен, учтет.

— Спасибо, Лихой. Исполню все, что скажешь, не будь я «фраером».

И все же чем-то он мне не понравился. Не верил я в его искренность.

Пока мы выясняли отношения с Серым, в другом углу камеры шпана резалась в карты. А через койку от нас кто-то из блатных показывал молодым ребятам, как играют в наперсток. Вернее, как надувают дураков.

— Обставить «клиента» проще пареной репы, не то что, к примеру, в «три листика», — поучал он их, заметно шепелявя, у него, видно, кто-то из надутых повыбивал половину зубов.

К шулерам и прежде не было у меня особой симпатии — повлияла «школа» Короля. А наперсточников, выплывших из забвения в последние два-три года, считаю вообще скудоумными жуликами.

Леха, как видно, тоже был «по другой части».

Мы с ним немного посидели молча. Потом он достал из-под койки два больших апельсина — презент с воли от какой-то своей поклонницы, один протянул мне.