Исповедь «вора в законе»

— Костя, а все-таки можешь ты мне, как другу, ответить: зачем нужно было брать эти карточки. И именно у тети Фроси. Им же теперь есть нечего.

Костя, как видно, такого вопроса не ожидал. Но, помолчав немного, ответил каким-то чужим деревянным голосом:

— Ишь ты, какой сердобольный нашелся. Тете Фросе голодно. А что, твоей матери легче? У вас еще ведь и Гена… Я, может, для вас старался. А если честно, Валька, — сам не знаю, как вышло.

В темноте я не мог видеть Костиного лица, но нутром почувствовал, что в нем — пусть на один миг — шевельнулся червячок сомнения. Значит, и его иногда посещали те же мысли, но только он решительно растирал каблуком этих самых червяков.

…Костя сдержал свое слово — через две недели приехал за мной. Так я оказался в Москве, поселившись по рекомендации друга на «хате» у тети Сони. А известный в те годы «вор в законе» Валька Король стал моим «крестным отцом» и наставником.

На допросах и между допросами. Индийский чай с бутербродами

Когда я открыл глаза, мужчина с брюшком размахивал пухлыми руками. Вверх-вниз, вверх-вниз. В широких красных трусах в горошек, то и дело сползавших с пуза, он был похож на клоуна. «Шизик, что ли?» — подумал я, не сразу сообразив, что толстяк делает утреннюю зарядку. Лицо сытое, пышет здоровьем, несмотря на то, что мужику не меньше пяти десятков.

Заметив, что я проснулся, толстяк на время прекратил размахивать руками и этак интеллигентно, с поклоном головы, представился:

— Иван Васильевич… Как почивали в экстремальных условиях, уважаемый?

— Экстремальных, говорите? — Я едва не расхохотался. — Это для кого как. По мне, тут просто комфорт…

И тоже назвал свое имя-отчество.

Парень-акселерат, спавший у окна напротив меня в «варенках» и размалеванной импортной майке, тоже проснулся. Хотя вставать не спешил. Презрительно скособочив губы, он некоторое время молча наблюдал за пыхтевшим от усердия толстяком. Тот, не реагируя на его косые взгляды, продолжал разминаться. Тогда акселерат резко встал и, по-матросски расставив ноги, сплюнул, а после неожиданно стянул с себя майку.

— Видал, ты… — как бы предупреждал он, мотая кудлатой головой в сторону толстяка.

Грудь у парня была разрисована искусной татуировкой: на фоне морского прибоя обнаженная фигура гладиатора, голова которого располагалась между сосками.

Гладиатор означал, что парень — из убежденных, отъявленных хулиганов.

— Будешь мне мешать и заниматься всякой х…й, — процедил акселерат не терпящим возражения тоном, — придушу… Может, это до тебя не доходит? Могу показать и ниже…

Он взялся за пуговицу на поясе, державшую модные штаны.

— Нет, нет, я уже кончил, — поспешил с ответом толстяк, не решившись испытывать судьбу, и пошел к раковине — умываться.

— Не плещись, раздражаешь, — последовал очередной окрик.

Парень был не только рослым, но и здоровым — видать, из тех, что с легкой руки «люберов» качают мускулатуру.

На чем, интересно, он залетел? С толстяком все ясно — типичный торгаш. А парень — у этого либо опять хулиганка, либо что-то похлеще. Из такого вполне уже мог получиться насильник или садист, которому ничего не стоит отправить человека «в Сочи». Надо как-то себя проявить, иначе на шею сядет и не слезет.

— Ты, парень, успокойся — обратился я к акселерату подчеркнуто вежливо, но без заискивания. — Здесь ведь не пионерская зона, а стариков обижать ни к чему.

— Пошел ты… — задухарился он.

Тогда я встал, и, понимая, что веду себя как пацан, стянул по его примеру рубашку. На груди, под левым соском, обнажилась наколка — сердце, пронзенное кинжалом.

— Видал? — спросил я тем же спокойным тоном.

— Знаю, — насупившись и немного помедлив, ответил парень. — На воле видел у одного знакомого.

— И читать умеешь?

— Еще бы. Сердце с кинжалом обозначает, что ты — «вор в законе». Если честно — не ожидал. Выходит, почти свои.

Парень подошел ко мне, подал руку:

— Леха…

И добавил:

— Таких — уважаю, хотя мы у вас и не котируемся. Тебя как?

— Валентин.

Я протянул ему пачку сигарет.

— Закуривай.

Толстяк, который заканчивал свой туалет, посмотрел на меня с признательностью. Потом подошел к нам и подал пухлую женскую ручку мне и, мгновенье поколебавшись, Лехе.

Жизнь в ИВС постепенно налаживалась.

…После обеда меня вызвали к следователю.

— Как устроились, Валентин Петрович? Не обижают? — спросил он, стараясь, как видно, завоевать больше доверия.

«Стреляного воробья на мякине не проведешь», — подумал я, не удосужив его ответом.

— Сегодня вот выкроил пару-тройку часов, вас послушать, — продолжал он, ничуть не смущенный моим молчанием. — Не скрою, мотив у меня в данном случае почти корыстный. Учусь в аспирантуре, готовлю диссертацию.

Значит, не докопались, — подумал я. — Иначе — не стал бы он с этого начинать. А если все же возьмут Сизого. Неужто он меня и здесь подставит? Не побоится сходняка?..

Выходит, нет пока у меня оснований сомневаться в искренности следователя, принимать позу обиженного. Вывод — надо ответить ему взаимностью.