Исповедь убийцы

— Однажды я пришел в дом с девушкой. Мать была дома, в сильном подпитии. С каждым годом она пила все больше и больше. Увидев нас, она сказала: «А, ты уже начал трахаться, надоело дрочить в ванной.» Девушка в слезах выскочила из нашего дома. Это просто была хорошая подружка, у меня с ней ничего не было. Она никогда надо мной не смеялась. Я развернулся и закатил матери пощечину. Она от удара упала виском на стол. Умерла она мгновенно. Я стоял возле ее тела, не зная, что делать. Вызвал скорую. Врачи увезли ее. Потом меня таскали несколько раз к следователю, но дело закрыли за недостатком улик.

— Тебя мучает совесть? — осторожно спросила я.

— Нет, не мучает, — выкрикнул он, — поделом ей. Это из-за нее я такой, как я сейчас. Она умерла, потому, что я всю свою жизнь желал ей смерти. Она была для меня единственным близким человеком, и я ее убил своей ненавистью. Я принимал наркотики, я не мог жить с этой тяжестью на душе…

Он зашелся в рыданиях. Я прислушалась. Телефон жил своей жизнью, что-то в нем потрескивало. Я одернула юбку так, чтобы карман с телефоном оказался у меня на коленях и снова громко сказала:

— Додик, я не хочу оставаться в парке леуми, поедем ко мне. У тебя машина новая, «Форд». Поедем. Я тебе кофе сварю.

Он поднял голову с руля. Взгляд был удивленный.

— Ты думаешь вернуться домой? Ты же гнала меня, когда я приходил к тебе. Как же. У тебя дома этот, программист. Зачем тебе Додик? Ты соизволила выслушать меня только когда сидишь привязанная. Иначе я тебе просто неинтересен. И другие такие же дряни, как и ты. Им я платил деньги за визит, а потом убивал, как собак. Они тоже не хотели слушать меня. Только за деньги соглашались. Этот, из клиники… Хотел положить меня в больницу и лечить. Пусть своих наркоманов лечит! А другой! Тоже мне сосед называется, а плату за прием взял. Только тогда выслушал. А обо мне можно книгу написать — такая у меня жизнь. На магнитофон меня записывал.

— А где кассета? — вставила я вопрос в его страстный монолог.

— Я забрал ее. Сначала взял — он не хотел отдавать, возражал, — а потом наказал его. И поделом!

Я чувствовала, что разговор подходит к концу. Сколько можно было продлевать его? Но я не теряла надежды. Додик тем временем продолжал:

— Сейчас ты все знаешь. Когда встретишься там, наверху с Богом, расскажи ему обо мне. Я не виноват.

«Расскажите государю-императору, что, дескать, живет в таком-то городе Петр Иванович Бобчинский..». — пронеслось у меня в голове. Вслух я сказала:

— Додик, я понимаю, почему ты так не любишь врачей-психиатров — они тебе достаточно насолили, — Господи, пусть только он не почувствует моего лицемерия, — но недавно был убит православный священник, а он-то за что?

— Все они одинаковые, — выкрикнул он с гневом, — я думал, что они там святые, а оказалось, что я для него пустое место, падаль вонючая.

— Успокойся, Давид, почему ты так подумал? Он тебя обидел?

— Я пришел к нему, думал, что он лучше, чем эти, доктора недоделанные. Хотел душу излить, ведь наболело! Для чего же они, в церкви, исповедь придумали?

— Подожди, ты же еврей.

— Да? Это я там был евреем, у моих родителей именно это было в паспорте написано. А вот бабка, материна мать, была православная. Когда я был маленький, таскала меня в церковь, креститься заставляла, иконы целовать. Это она мне про исповедь рассказала. «Ой, благодать-то какая, внучек, — вдруг сказал он изменившимся голосом, — как выйдешь с исповеди, покаешься в грехах своих тяжких, на душе легко-легко, будто ангел крылом осенил…» Врала она, бабка моя, Евдокия Никитична! — заключил он решительно.

— Почему врала? — я уже не знала, о чем спрашивать.

— Потому! Когда пришел к этому попу, думал, что то, что эти не сделали — у него получится. Раскрылся перед ним, всю подноготную вывернул. Он начал отделываться от меня, говорил, что надо молиться и верить и тогда мне Бог поможет. Общие слова, просто отговорки бездушные. Я ему про психиатров рассказывать начал. А он, я сразу увидел, испугался и чуть полицию не позвал. О себе, гад, думал. Про тайну исповеди забыл! А о том, что мне плохо и не понимает никто — это ему совсем неинтересно было. Вот и получил по заслугам, все, что ему положено. Ничего, ничего, всем достанется! — он, блуждая до этого взглядом по сторонам, вдруг пристально посмотрел на меня.

Мне стало страшно. Да так, что струйка холодного пота потекла между лопаток. Блестящие безумные глаза смотрели на меня в упор. Я судорожно стала шарить руками вокруг себя, надеясь вырваться каким-то образом.

Не отрывая от меня безумного взгляда, Додик пошарил левой рукой под сидением и вытащил большой нож.

«Все, — подумала я, — вот и конец…» И еще подумала, что Дашка останется сиротой, хорошо хоть квартиру успела купить…

Господи, что за чушь мне лезет в голову. Но вслух я сказала:

— Ну зачем тебе это? Не надо.

И я решила сопротивляться до последнего, несмотря на ремень.

Додик взвесил в руке нож. Потом вроде бы извиняясь, сказал:

— Не с руки как-то в машине, я же не левша.

Он открыл дверцу и собрался выходить.