Исповедь сыщика [сборник]

— Я тебя просил, хочешь зайти — позвони, — Гуров сложил лежавшие на столе бумаги, убрал в карман. В записях отсутствовали не только секреты, но и элементарный смысл. Однако Гуров упрятал бумаги аккуратно, даже провел ладонью по пиджаку, проверяя, все ли на месте. Таким жестом фраер указывает щипачу, где именно лежит бумажник.

— Хозяина привезли, — сказал Авдеев, тяжело опускаясь в кресло, — так что ты воздержись. — Он указал на коньяк.

— Что значит — привезли? — несколько растерянно спросил Гуров. — Сам не ходит?

— А вшивый о бане! — Авдеев махнул рукой, улыбнулся через силу. — Целехонький, никто на него не покушался. Давление. Врач сказал — перенапрягся. Так что ему не до нас, в постель уложили. Разреши?

Гэбист взял бутылку, наполнил рюмку Гурова и выпил.

— С тобой все в порядке? — поинтересовался Гуров, наблюдая за бледным, осунувшимся Авдеевым. — Может, помощь требуется?

Авдеев болезненно поморщился, не ответил. Выглядел он плохо, смотрел не обычно, задиристо, а тускло, словно превозмогал боль. Сыщик почему-то подумал, что неприятности у коллеги не служебные, а домашние, решил увести разговор в сторону.

— Вроде бы Гораев мужик крепкий, терпеливый, чего вдруг расклеился? Или в верхах штормит, Россию поделить не могут?

— Не слышал, — Авдеев вновь наполнил рюмку, — а тебе все шуточки. Россия не девка, чтобы из-за нее драться.

— Я так сказал, — Гуров поднялся, достал вторую рюмку, — и на Россию они плевать хотели, их место у камелька волнует. Так ведь Гораев так близко устроился, аж дымится.

— Последний шаг — он трудный самый.

— У поэта подворовываешь. Для меня спикер человек чужой, а ты хоть и не родной, однако и не посторонний. Колись, может, помогу?

— У меня не служебное, оставим, — Авдеев выпил и заговорил нарочито бодро: — Я думаю, у хозяина очко заиграло. Он после выстрела себя в руки взял, мол, несчастный случай и все такое, главное в моей жизни — забота о благе Отечества. Трое суток на нервах продержался, они и сдали. — Авдеев поднялся, зашагал по комнатенке, коньяк достал гэбиста, лицо у него порозовело, глаза ожили. — Ты, Лев Иванович, сам понимаешь, о хозяине разное сказать можно, но не дурак он точно. И просто умнющий мужик. И коли под окнами в кустах пистолет с глушителем, то цель у того пистолета лишь одна. А девку так, для страху пристрелили. Мол, ты, спикер, полагаешь, что ты бог? А мы тебе указываем — ты лишь человек и похоронить тебя, как любого смертного, несложно. Вот Имран трое суток держался, а сегодня его страх и достал. Чего молчишь, или я не прав?

— Возможно, вполне возможно, — согласился Гуров, и если бы не разучился краснеть, то стал бы от стыда пунцовым. Такой кукиш под носом не увидел! Не сыщик, а дерьмо на палочке! Мотив! Мотив! Пугают, силу выказывают, демонстрируют беспредел! А Оксану Строеву выбрали потому, что спикер девушку лично знал.

— Чего задумался? — спросил Авдеев.

— Понял, что ты умный, а я наоборот, и грустно стало, завидно, — признался Гуров. — Может, тебе и рука, державшая пистолет, известна? Тогда чего я тут делаю? Заберу бритву и зубную щетку и на Тишинский рынок карманников выявлять да задерживать.

Авдеев снова погрустнел, криво улыбнулся:

— Много чего бы отдал, лишь бы убраться к чертовой матери! Но сюда, Лев Иванович, без приглашения не пускают и без приказа не выпустят.

— Трусоват ты, Никола! Дисциплина, служба — все верно, однако причину найти всегда можно, известно, у нас нет незаменимых.

— Ты сам за себя, а надо мной господь и долги, я рисковать права не имею. И хватит об этом! Чего делать-то будем? Ты бумажки припрятал, версию имеешь?

Гуров собрался ответить, мол, самое простое дело — строить версии и воздушные замки, но зазвонил телефон.

— Полковник Гуров, — сказал он, сняв трубку.

— Лев Иванович, вас просят к Имрану Руслановичу, — произнес тихий мужской голос.

Услышав частые гудки, Гуров положил трубку и сказал:

— Ни здравствуйте, ни кто говорит, просят зайти, и конец связи. Ты меня, Николай, знаешь, они достукаются, я действительно уеду. За охрану спикера несет ответственность ваша служба. У вас работы меньше, оклады больше, вот и колупайтесь.

— Не распускай хвост, иди, коли зовут, — Авдеев убрал со стола коньяк и рюмки, — оружие оставь, после выстрела охрана во всех дверях, все равно пушку отберут.

Гуров достал пистолет, осмотрел, положил в карман, понял, что ведет себя по-мальчишески, рассмеялся, сунул пистолет в стол и вышел следом за Авдеевым.