Читаем Исповедь старого дома полностью

Исповедь старого дома

«Аленька, милая, почему ты не пишешь? Неужели так загружают ролями, что некогда черкнуть родителям пару слов? Если так, то надо обратиться к Фурцевой и попросить разобраться с режиссерами, которые так бесчеловечно обращаются с артистами. Я вот что подумала, дочка: зря мы с отцом так переживали и расстраивались из-за твоего поступка, людям в глаза не могли смотреть после твоего исчезновения. Мы ведь всегда надеялись на то, что ты будешь продолжать жить достойной жизнью советского человека и трудиться во славу светлого коммунистического будущего нашей страны. Актерство представлялось нам занятием мелким и бесполезным. Однако сейчас я думаю, что и в этой профессии возможно добиться больших высот, если создавать образы честных, порядочных, сильных женщин, а не профурсеток, вроде твоей Вали из последней картины. Я, конечно, понимаю, что любовь украшает человека, но советская женщина должна больше всего на свете любить Родину и не забивать себе голову бессмысленными страстями. Надеюсь, ты станешь разборчивей. Где ты теперь снимаешься? Мама».

— Где надо, там и снимаюсь, — только и ответила Аля. И не на бумаге, а у зеркала. И не с доброй дочерней улыбкой, а с перекошенным от негодования и злости лицом.

«Алюша, так и не дождались от тебя весточки. Недавно нам в клуб привозили «С тобой в разведку». Чудная картина! Нас с отцом просто переполняла гордость. Твоя Нюра — воплощение чести и отваги. Именно такими — смелыми, бесстрашными — представлялись мне партизаны. Бывало, стою в тылу у станка на заводе, слушаю вести с фронта и все думаю: как только женщины решаются вместо того, чтобы укрыться где-нибудь вдали от бомбежек, лезть в самое пекло и шнырять под самым носом у треклятых фашистов? И не я одна тогда удивлялась. А теперь, на тебя посмотрев, удивляется и весь наш колхоз. А девчата маленькие все, как одна, хотят теперь быть как Алевтина Панкратова. Так что популярность у тебя, дочка, неслыханная. Я думаю, что по окончании распределения ты можешь даже не оставаться в Пензе, а смело возвращаться и организовывать у нас в клубе кружок театральной самодеятельности. Председатель, я уверена, даст добро и выбьет тебе хорошую ставку, а от желающих учиться у тебя, естественно, отбоя не будет. Что скажешь? Целую, мама».

Что тут скажешь? Аля сказать не могла ничего. Она уже не злилась и не раздражалась, только хохотала, как сумасшедшая, перечитывая абсурдное предложение матери. И чем веселее и беззаботнее был ее смех в первые дни после получения письма, тем больше грусти и обеспокоенности слышалось в нем, когда перечитывала она эти строки соседке по гостиничному номеру в Ленинграде.

— Ты? В пензенский театр? Ой, держите меня! — притворно хваталась за живот коллега по съемочной площадке.

— Смешно, правда? — пренебрежительно дергала плечом Аля, боясь признаться в том, что с каждым днем перспектива оказаться на далекой от столичного театра сцене становилась все реальнее.

Вид дворцов, мостов и каналов повергал ее теперь в уныние, коридоры «Ленфильма» навевали усталость, щебет молодых актрис вызывал раздражение. Слишком сильным оказалось сожаление от того, что в скором времени придется со всем этим расстаться. Она больше не бродила по улицам, не покупала в кондитерской конфет, чтобы гонять чаи со съемочной группой, не вчитывалась в имена актеров на афишах ленинградских театров, не пыталась примерить город на себя, чувствуя, что он ускользает в зыбком тумане белых ночей. Аля почти поверила, что судьба повернулась к ней спиной. Но вдруг:

— Сегодня съемки до четырех, потом все свободны, — объявил помощник режиссера, не забыв добавить в интонацию заветную нотку интриги.

На интриги брат-актер падок. И вот уже помрежа рвут на части вопросами:

— С чего такая милость?

— За чье здоровье свечку ставить?

— Главный вспомнил о том, что артисты — тоже люди?

— А дорабатывать придется? Я в выходной не могу, у меня спектакль.

— Не у тебя одного.

— Нет, у него, видите ли, планы, а мы побоку.

— А меня, вообще, из театра только на день отпустили. Сказали: «Что там играть-то: «Кушать подано». Полчаса — все дела». А если перенесет теперь сцену? Что мне тогда делать?

— Тогда — не знаю, — откликнулся наконец помреж, — а сейчас — бежать во Дворец культуры имени Первой пятилетки.

— Да что я там забыл-то?

— «Таганка» приехала! — Помреж не скрывал торжества. И тут же со всех сторон:

— «Таганка»?

— «Таганка»!

— Какой состав?

— И Высоцкий? А Высоцкий?

— А что привезли?

— Какая разница, все равно билетов не достать.

— Значит, наш режиссер на спектакль отправится.

— А как же? Ему-то контрамарочку отстегнули.

— Эх, мне бы хоть одним глазком…