Исповедь соперницы

Однако, кроме соболезнования и сочувствия, были в этом письме и иные известия. Риган, проведя положенный срок в послушницах обители Девы Марии Шрусберийской, наконец-то приняла постриг и отныне носит имя сестра Бенедикта — в честь святого покровителя монашества. Однако денежный вклад, который она внесла при поступлении в монастырь, показался недостаточным аббату, патрону обители сестер в Шрусбери, и теперь он настаивает, чтобы сестра Бенедикта отписала аббатству также и свои маноры в Шропшире — Орнейль, Тависток и Круэл. Знатной даме, удалившейся от мира, так и следовало бы поступить, однако в случае с Риган все обстояло сложнее. Права на эти владения имел также и Гай де Шампер, ее брат, объявленный вне закона рыцарь. И хотя никто не ведал, где он, известий о смерти сэра Гая не поступало, а раз он жив, эти владения должны достаться ему — разумеется, если опальному рыцарю будет даровано прощение.

В этом я весьма сомневался, ибо уже знал причину, по которой Гай де Шампер впал в немилость. Поистине этот человек был рожден, чтобы притягивать к себе неприятности. Раз восстановив свое положение, он снова угодил в немилость, став любовником императрицы и врагом короля. Поэтому особой надежды на то, что сэр Гай предъявит права на родовые маноры, не было.

Риган просила совета, как ей поступить, но я находился в затруднении. Здесь нужно было отыскать лазейку, позволяющую обойти закон. Я невольно вспомнил о Бэртраде, которая отменно разбиралась во всех этих тонкостях и могла предложить что-нибудь дельное.

Думая о супруге, я чувствовал только холодную тяжесть в душе. Однако вскрыл ее послание и пробежал глазами написанное рукой Бэртрады. Это оказалось приветливое и сердечное письмо любящей супруги, словно нас и не разделяло случившееся полгода назад. Не испытай я в ту пору такое разочарование и боль, кто знает — может в моем сердце и воскресла бы надежда. Но теперь я остался равнодушен к ее словам и не обратил внимания на вопрос о том, куда я велю ей прибыть для встречи. У меня не было ни малейшего желания видеть Бэртраду, поэтому я и оставил ее послание без ответа.

На следующий день я направился в Гронвуд.

Как славно было скакать в окружении свиты, видеть по пути знакомые лица, слышать радостные приветствия! Стоял июль, и природа благоденствовала. Дневная жара сменялась ночными дождями, хлеба стояли по грудь, луга пестрели цветами, а над ними в лучах жаркого солнца дрожало легкое марево. Вдоль дороги то и дело попадались добротные усадьбы, высились частоколы бургов, в селениях и на хуторах йоменов зеленели высокие кровли, крытые свежим тростником.

Свои земли я узнал еще издали, заметив медлительно вращающиеся крылья ветряных мельниц. Во всем графстве у меня одного, вопреки обычаю, мололи ветром, и надобно сказать, что это нововведение сразу же начало приносить неплохой доход. Помол обходился дешевле, а многие крестьяне съезжались только ради того, чтобы поглядеть на диковину с крыльями, и отчего ж было не прихватить с собой мешок-другой ячменя?

Потолковав с мельниками, я снова пришпоривал коня. К дороге с пастбищ сбредались овцы — с длинной волнистой шерстью и настолько разжиревшие и обленившиеся при таком обилии кормов, что едва давали проехать всадникам. Мы миновали лес, и наконец-то перед нами открылся Гронвуд — мое творение, моя крепость, моя гордость. В лучах солнца светлые башни казались золотистыми, они величаво реяли над округой, отражаясь в зеленоватой глади реки Уисси.

Я был дома и чувствовал себя почти счастливым

В замке меня встретили с шумным восторгом. Пенда вышел мне навстречу, и мы обнялись — не как господин и слуга, а как близкие люди. Я невольно обратил внимание на то, как он изменился. Это был уже не прежний лохматый воин-сакс — теперь Пенда выглядел солидно. Его космы были аккуратно подстрижены и даже подвиты; одежда, хоть и непритязательного покроя, сшита из дорогой материи и превосходно подогнана.

— Ну как там дела у нас, в Святой Земле? — улыбаясь из-под кустистых бровей, спросил мой бывший раб, а ныне сенешаль[60] Гронвудских владений. И похоже, эти дела его не особенно интересовали, потому что он тут же перешел к тому, что входило в его нынешние обязанности: — Поскольку миледи в замке нет, я распорядился, чтобы одна из ее дам прибыла в Гронвуд, дабы все приготовить к вашему приезду.

При этом он ухмыльнулся, а я спрятал улыбку. Можно не сомневаться — эта дама не кто иная, как Клара Данвиль.

Так оно и было — Клара собственной персоной появилась на ступенях у главного входа, чтобы по традиции поднести хозяину замка кубок вина. Она пополнела, став похожей на холеную, заласканную хозяевами кошечку. При этом женщина лукаво улыбалась; ее черные косы были уложены на французский манер — петлями вдоль щек.

— С возвращением, милорд, — потупилась Клара, перехватив мой изучающий взгляд. — Не желаете ли освежиться с дороги? Я велела нагреть воды в купальне.