Исповедь соперницы

— Все в порядке. Ее охраняет друг. Мне нужно несколько минут — и оба будут здесь.

Взяв одну из плоскодонок, я направился через озеро туда, где оставил Моро. На мой оклик конь ответил приглушенным ржанием. Девочка даже не проснулась, когда я укладывал ее на носу лодки. Я оттолкнулся от берега, и Моро, отфыркиваясь и мотая головой, последовал за мной вплавь.

Так, спящим, я и передал дитя матери. А когда помогал женщине с ребенком сесть в челнок, почувствовал, как ее бьет крупная дрожь. Впрочем, и Эдгар был совсем плох.

На берегу я велел Эдгару сесть в седло и, двигаясь берегом, указывать дорогу, а сам повел лодку протокой. Как ни странно, Моро шел под графом ровно и спокойно — видно, поняв, что седок знаком с арабскими лошадьми и не станет пользоваться хлыстом или шпорами.

Уже светало, когда показалась деревянная церковь с покосившейся колоколенкой на берегу заводи. Я причалил и вытащил лодку на берег, и тут же из дверей показался всклокоченный спросонок местный священник. Однако приблизившись и разглядев, кого Бог принес в такую рань, этот саксонский поп выругался так, что любой записной богохульник проглотил бы язык от зависти.

Не тратя времени на расспросы, он подхватил ребенка и отвел женщину в свое жилище, но вскоре вернулся, неся какие-то склянки, корпию, чистое полотно, и кивком велел нам следовать за ним в церковь. Усадив Эдгара на скамье у стены, он спросил — сумею ли я перевязать графа, и когда я сказал, что опыт у меня имеется, снова ушел, сославшись на то, что теперь должен оказать помощь леди Гите.

Так я узнал имя возлюбленной Эдгара. Имя его супруги мне было известно и прежде. Весть о женитьбе рыцаря Армстронга на дочери короля Бэртраде Нормандской дошла до самых дальних уголков Европы. Но, видно, самому графу пришлась по сердцу другая.

При свете масляной плошки я промыл многочисленные рубленые раны и ссадины на теле Эдгара и принялся шарить по углам в поисках паучьих тенет. Те, кому приходилось сражаться на Востоке, знают — нет лучшего средства, чтобы рана не загноилась. И хотя многие раны сильно кровоточили, среди них не оказалось ни одной проникающей, которая могла бы оказаться роковой.

Тем временем раненого начало лихорадить. Его глаза помутились, на щеках выступили красные пятна.

— Вы крестоносец, сэр? — наконец обратился он ко мне. — Я слышал клич… И еще мне кажется, что в прошлом мы встречались.

Я устало опустился на пол, снял шлем и отбросил капюшон. Волосы упали мне на глаза, и я нетерпеливо убрал их тыльной стороной ладони. А затем, не отвечая на вопрос графа, принялся расшнуровывать наручень.

При виде того, как потемнела и распухла рука у запястья, я присвистнул. Однако рука двигалась, и похоже, что я отделался сильным ушибом, кость цела.

Эдгар безмолвно наблюдал за мной, и я подумал — теперь уже не важно, узнает ли он меня. Если узнает, постарается поскорее выслать из графства. Долг и положение обязывают его к этому. Лучшее, что он сможет сделать, — не извещать гончих Генриха о моей особе.

Неожиданно граф склонился ко мне.

— Вы Ги д'Орнейль?

Я опустил веки.

— Под этим именем меня знали в Иерусалимском королевстве. Но во владениях короля Генриха я известен под другим.

Наши взгляды встретились. Пряди мокрых волос закрыли глаза Эдгара. И я ничего не мог в них прочесть. Внезапно он едва заметно улыбнулся и опустил руку на мое плечо.

— Храни тебя Господь, родич.

Ну что ж, во всяком случае теперь он не отдаст меня людям Генриха.

Я спросил, что стало с моей сестрой, и Эдгар пробормотал, словно сквозь сон, что Риган — имя сестры он произносил на местный лад, — давным-давно уехала в Шропшир и стала монахиней. Это меня нисколько не удивило — Ригина и в молодые годы частенько поговаривала о том, что намерена удалиться от суеты.

Но подробности я не стал выспрашивать — Эдгару было не до того. Вместо этого я сам поведал графу, как среди ночи обнаружил в фэнах лодку с плачущей малышкой и убедился, что ее спутник мертв.

Эдгар опустил голову и пробормотал, что велит разыскать тело этого рыцаря — его звали Ральф де Брийар — и похоронить по-христиански.

После этого повисло тягостное молчание. Граф словно пытался отгородиться от всего, что его окружало, чтобы остаться наедине со своей болью. Стоило ли тревожить его сейчас, да и что мне за дело до того, ему и его возлюбленной довелось пережить? Я не чувствовал себя вправе вмешиваться, и в то же время помнил, как этот человек поддержал меня в ту пору, когда я находился, как мне казалось, на дне бездны. Только после этого я нашел в себе силы начать жить заново. Судьба распорядилась так, что теперь — мой черед.

Эдгар отвернулся к потемневшей стене, и до меня донеслось сдавленное рыдание.

— Сэр, — начал я, — думаю, сейчас самое время кое что обсудить. Я говорю об этих людях в масках. У вас есть предположения, кто мог скрываться под личинами и чью волю они выполняли? Судя по виду — это наемники, а значит нападение было вовсе не случайным.

Я не должен дать ему погрузиться в отчаяние. Все что угодно, только не это.