Исповедь на краю

Гере хотелось поговорить с мамой о своей жизни, новых знакомых, но ее глаза уже смотрели мимо него, лицо по-прежнему было удрученным и потерянным. Он замолчал и подумал, что им теперь всегда будет тяжело вместе.

Поздно ночью Ольга тихонько вошла в комнату Геры. Горела настольная лампа, сын невнимательно листал журнал.

– Мальчик, прости меня за то, что я сейчас не с тобой. То есть тебе, наверное, кажется, что я не с тобой. На самом деле я думаю о тебе все время. Просто пытаюсь защитить тебя от своей тоски. Ты не представляешь, какая она ядовитая, заразная… Я хочу сказать: ты должен в первую очередь думать о себе. Ты должен быть счастливым, независимым. Возможно, знаменитым. А со мной уже ничего не произойдет. Я просто буду ждать. Тебя. Встречи с ним.

Гера погладил волосы, руки матери. Почувствовал острую жалость. Ольга наконец заплакала. Крепко прижала голову сына к себе. Потом вдруг отстранилась и посмотрела ему в глаза ясно, внимательно. Он понял. В этот момент им обоим показалось, что отец не ушел от них совсем. Он где-то рядом.

* * *

Олег стоял у кухонного стола и курил третью сигарету подряд. Было поздно. Вера уже лежала в постели с книгой в руках. Интересно, она чувствует, как он мучается? Как пытается переступить через пропасть между ними и вернуть тепло и близость в их отношения? Кто сказал, что горе сближает? Просто бывает настолько крепкая связь, которую даже горе не в состоянии разрушить. Похоже, это не их случай. Больше всего Олега мучило чувство вины. Мужчина должен показать женщине, что он есть, что он всегда рядом и на него можно положиться. И убедительнее всего говорит тело мужчины. Что же с ним творится? Олег принял душ, почистил зубы, скользнул к жене под одеяло и легко прикоснулся губами к ее шее. Она не шевельнулась. Он положил ладонь на ее полную грудь, тесно придвинулся к сильному, крутому бедру, провел рукой по животу, прикоснулся к мягкому, теплому, родному уголку… И едва сдержал стон. Пробормотав что-то, вскочил и бросился в кухню за четвертой сигаретой. Что же делать? Как спать с женой, не думая о том, что из этого лона появился на свет ребенок? Ребенок, принявший такую страшную, мученическую смерть. Получается, что, родив дочь, они оба виноваты в ее гибели. Нет, горе их все-таки сроднило. В том смысле, что их близость стала казаться ему кровосмешением. Как скрыть от Веры еще и это несчастье? Или не скрывать? Может, она думает о том же?

Олег открыл шкафчик и достал спрятанную за посудой поллитровку. Сделал несколько больших жадных глотков. Прополоскал под краном рот. Сжал руками голову и представил себе обнаженное, бесстыдное тело Сандры. Отдающееся и ускользающее в одно и то же время. Кровь бросилась ему в голову, тело наполнилось желанием. Олег вернулся в спальню, выключил свет и крепко прижал к себе жену. Близость была горячей, нетерпеливой и недолгой. И только отвернувшись друг от друга, они оба открыли глаза.

Глава 21

С улицы темный деревянный дом у железнодорожной платформы подмосковной Мамонтовки казался нежилым. Местные жители вспоминали, что много лет назад какой-то чудак купил у властей это дореволюционное строение. Собирался реставрировать его, благоустроить, завести утварь девятнадцатого века и стилизовать интерьер под старинную избу. Но успел только провести водопровод и газ. Потом ему романтика прошлого надоела, и уже много лет никто не видел владельца этого деревянного, довольно большого дома. За последнее время поселок заполнили богатые коттеджи, по главной улице ездят одни иномарки. Тех, кто ходит пешком, здесь редко встретишь. Может, вымерли они со своими коровами и козами после того, как бульдозер снес их избушки, освобождая место для дворцов. А дом у плаформы стоял. И больше того: новые хозяева поселка держались от него подальше. Его охраняло что-то вроде дурных слухов.

Между тем в доме жили. По вечерам со стороны холмов и лесочка был заметен свет в окнах, днем у маленькой калитки в высоком покосившемся заборе останавливались машины, выходили люди с пакетами. Иногда они заходили с пустыми руками, а выходили с большим свертком. Размером с ребенка. Потому что в доме жили дети. Совсем маленькие – без единого молочного зуба, чуть побольше – умеющие ползать, топать и есть ложкой, и большие – уже знающие свое имя и фамилию.

Темно-зеленый «Рено» остановился в тени сосны. Молодая женщина скользнула в калитку, прижимая к себе конверт с младенцем, и набрала код на двери. Блеснул глазок видеокамеры, дверь открылась. Женщина вошла в прихожую, напоминающую приемный покой больницы, протянула ребенка старухе в черном платье и белой косынке.

– Маша, семь месяцев, запиши за мной. Налей-ка спиртику полстакана. Ну что ты вылупилась, кошелка старая? Я сказала – быстро.

* * *

– Ты была в доме ребенка? – спросил Сергей, с наслаждением вытягивая ноги по всей длине кухни.

– Да. Поговорила с Валентиной Петровной обо всех работницах, которые дежурили в ту ночь.

– И что говорит тебе твой собачий нюх?