Исповедь моего сердца

Поэтому она часто ловила себя на том, что, широко открыв глаза и изобразив на своем фарфорово-кукольном личике жалость, как бродвейская инженю в заигранной пьесе, произносит одни и те же слова: «Не понимаю, что ты имеешь в виду? Что, собственно, случилось? Пожалуйста, перестань плакать!» — между тем как на самом деле едва сдерживает злой смех, глядя, как какая-нибудь глупая девчонка позволяет себе лить слезы якобы из-за нее. Самый неприятный случай произошел на второй год обучения Милли в школе мисс Меткалф: тринадцатилетняя девочка, учившаяся классом ниже, внучка Эндрю Карнеги, пыталась перерезать себе вены тупым ножом для точки карандашей, когда Милли, безо всякого злого умысла, презрительно одернула ее в часовне. Поднялся страшный скандал, истеричную наследницу семейства Карнеги увезли домой, а Абрахама Лихта вызвали в школу, чтобы он забрал Милли.

— Как будто это я виновата. А я ни в чем не виновата, папа! Не виновата.

— Разумеется, ты ни в чем не виновата, дорогая, — отвечал Абрахам, целуя свою раздраженную дочь в лоб, — но, понимаешь, иногда приличия требуют выразить сожаление.

— Сожаление? О чем?

— О том, что эта глупышка вообразила, будто должна умереть из-за тебя, и, вопреки здравому смыслу, чуть не наложила на себя руки. О том, что поранила себя и внесла такую сумятицу в собственную жизнь и жизнь своей семьи.

— Но при чем тут я, папа? Какое я ко всему этому имею отношение? Почему все так несправедливы ко мне! — выкрикивала Милли, вытирая слезы. — Они смотрят на меня так, словно я сама вложила нож в руки Эдди. Нож! Одно название, этим тупым ножом и масло не разрежешь. Если бы я…

— Тише, дорогая, — быстро перебил Абрахам, сжав ее плечо достаточно крепко, чтобы завладеть ее вниманием. — Не произноси слов, которые могут быть неверно истолкованы и неправильно воспроизведены.

Но делать было нечего. Почтенная директриса мисс Меткалф лично заявила, что не может быть и речи о том, чтобы оставить Милли в школе. Да и сам Абрахам считал, что в сложившихся обстоятельствах ей не стоит там оставаться, хотя училась Милли весьма прилично и отношения с учителями у нее складывались превосходно.

— По крайней мере они должны вернуть тебе плату за оставшееся до конца учебного года время, папа, — смягчилась Милли.

— До конца учебного года? — подмигнув, ответил Абрахам. — Девочка моя, мисс Меткалф согласилась вернуть мне деньги за весь год начиная с сентября, а кроме того, попечители согласились выплатить мне щедрую сумму «компенсации» — чтобы возместить моральный ущерб, нанесенный тебе и твоей семье.

Это развеселило Милли, и она захихикала так, словно ее кто-то пощекотал.

Встав на цыпочки, она поцеловала своего красивого, в данный момент безусого, отца в щеку и, раскрасневшись от возбуждения, стала нетерпеливо дергать его за руку.

Эта история будет неоднократно повторена потом в Мюркирке. Особенно любила Милли рассказывать ее Лайше.

Не по годам развитая девочка! Так же, как в детстве она, к удивлению окружающих, обладала некоторыми качествами взрослого человека, так, повзрослев — теперь ей было уже хорошо за шестнадцать, — она сохранила иные очаровательные детские черты. Этому обучали всех хорошо воспитанных девушек того времени, но очень немногим удалось усвоить урок.

Своим милым, приятно резонирующим дрожащим сопрано Милли — на радость отцу — поет нежную арию из «Богемы», одну из его любимых:

— Мне снилось, что живу я в мраморных хоромах
Среди вассалов верных и рабов… —

а также рваной скороговоркой — написанную сложным размером арию из великолепной «Лукреции Борджиа» («Лучше смеяться, чем вздыхать»); знаменитую «Весело иду я по жизни» из «Травиаты» и — с кокетством опытной оперной дивы — бессмертное «Сердце красавиц склонно к измене» из «Риголетто». Когда Милли было семь лет, вскоре после того, как она лишилась своей неверной матери, Абрахам заметил, что ей очень нравятся бродвейские мюзиклы и вообще сценические действа, в том числе «Золушка» Россини в театре Бута. В течение многих месяцев и даже лет после посещения этого спектакля она исполняла арии Золушки и представляла себя примадонной. В мечтах она видела свой дебют на сцене театра Бута, а папу, Лайшу и остальных — в зале, гордо взирающими на ее успех.

А потом во всех газетах — восторженные рецензии и на полполосы ее улыбающееся лицо.