Исповедь моего сердца

Посреди воскресной толчеи, царящей на дощатом променаде, тянущемся вдоль великолепного широкого пляжа, Элоиза Пек прогуливается со своим молодым рослым любовником-блондином (говорят, прежде он был фермером… или семинаристом?) и со своими шпицами-двойняшками (Принцессой и Сан-Суси), и головы прохожих сами собой поворачиваются, чтобы рассмотреть ее украшенный плюмажем шелковый тюрбан, ее колье из сапфиров и бриллиантов, ее платье в стиле ампир от Пуаре из набивного шелка (с широкими развевающимися рукавами, облегающим лифом и V-образной горловиной)… Она держит над головой шифоновый зонтик от солнца, кисти затянуты в белые сетчатые перчатки, сквозь ромбовидные ячейки которых просвечивает нагая плоть. Лицо скрыто под белой тюлевой вуалью, но нет в Атлантик-Сити человека, который не знал бы, кто она: кто же еще, как не сбежавшая жена старика Уоллеса Пека?

Кристофер!

Да?

Дай мне руку, дорогой, и не делай такие широкие шаги… я задыхаюсь на этом ветру.

Простите, мэм. Хорошо, мэм.

Элоиза, дорогой.

О да: Элоиза, дорогая.

И ты слишком сильно натягиваешь поводок, ошейник впивается Принцессе в горло, прошу тебя, дорогой, поосторожнее.

Да, конечно, Элоиза, дорогая.

Вот это уже лучше.

Правда?

В течение двадцати трех лет она была хорошей, и вдруг — какое восхитительное ощущение: быть плохой; в течение двадцати трех лет она была миссис Уоллес Пек в своей золотой клетке, и вдруг — снова почувствовать себя просто… Элоизой, какое пьянящее чувство! Пить шампанское, французское бургундское, швейцарский шоколадно-миндальный ликер в освещенном свечами Хрустальном зале отеля «Сен-Леон» и тайно сжимать под столом колено своего по-юношески краснеющего Кристофера: «Ты действительно любишь меня, Кристофер, дорогой, или все это только… фантазия?» В просторном вестибюле епископальной церкви Святого Иоанна вероотступница миссис Пек принимает надменный вид, прежде чем прихожане успевают сообразить и окатить презрительными взглядами ее, стареющую сестру Вандевентер; в помещении клуба при ипподроме Атлантик-Сити миссис Пек позволяет себе беспечно пофлиртовать со стариком Элиасом Шриксдейлом, другом ее покойного отца и пока еще законного мужа. Она довольно много пьет в последнее время (как сама же первая и признает!), но не теряет контроля над собой, разве что слишком расточительно раздает чаевые да слишком много откровенничает, посвящая парикмахера, массажистку, гостиничного администратора, приемщика телеграмм, владелицу чайного салона, а пуще всех свою служанку-филиппинку… в грандиозные планы на будущее (свадебное путешествие на греческие острова, обновление обстановки в старой усадьбе Ингрэмов в Ньюпорте), планы, которые начнет осуществлять, как только официально станет миссис Кристофер Шенлихт.

Порой она плачет, это правда. Но только от радости. Ибо она вот-вот унаследует много денег (в соответствии с долго откладывавшимся после смерти ее отца соглашением сторон) и получит свободу от брачных уз, связывавших ее со страдающим диспепсией старым тираном Уоллесом Пеком (который мстил своей молодой жене за два выкидыша, мертворожденного ребенка и неизвестную инфекцию, от которой в конце концов удалось избавиться благодаря гидротерапии и ртутным мазям).

Но почему Любовь должна прятать свое лицо?

Почему она сама должна прятать лицо? — вопрошает Элоиза, объясняя кузинам, друзьям, скептически настроенным знакомым с Манхэттена, что она и юный Кристофер любят друг друга, что она и юный Кристофер уважают друг друга, и совершенно не важно, что он, да, почти на двадцать лет моложе ее, что он происходит из скромной деревенской семьи, живущей в штате Нью-Йорк, что, кроме года, проведенного в библейской школе в Маунт-Чаттарой, он нигде толком не учился; вовсе не важно — здесь она вскидывает на собеседника сердитый взгляд, — что светское общество открыто выражает сомнение в благоразумии поведения миссис Пек, влюбившейся в миленького, но глуповатого деревенского паренька или использующей его.