Исповедь маркизы

Но самое главное, мы встретились там с необыкновенным и восхитительным созданием — турчанкой, привезенной во Францию г-ном де Ферриолем; она понравилась мне с первого взгляда и позже стала моей подругой. Ее звали мадемуазель Аиссе. Посол купил эту рабыню совсем еще девочкой, чтобы ее воспитать; он готовил ее, когда она повзрослеет, к почетной роли своей наложницы, что казалось вполне естественным в стране, где он ее приобрел. Аиссе весьма успешно и ловко избежала этой участи. Она стала для г-на де Ферриоля просто дочерью, и, что бы ни утверждали глупые светские сплетники, он даже не целовал кончиков ее пальцев.

Всем этим людям, упомянутым мною, суждено было стать моими ближайшими друзьями, и у каждого из них была удивительная жизнь. Мне хочется рассказать вам о них. Я рассчитываю превратить эти мемуары в галерею, по которой можно будет воссоздать историю моего века и личностей, с которыми я встречалась. Я не собираюсь подчиняться каким-либо правилам и намереваюсь создавать портреты по своему усмотрению; я хочу воскрешать этих людей, давно ушедших в мир иной, по мере того как они будут всплывать в моем воображении и в моей памяти; это единственный способ их оживить и быть при этом правдивой и точной, а я дорожу и тем, и другим.

У г-жи де Ферриоль было поместье Пон-де-Вель в Бургундии, но она редко там бывала. Между тем она воспользовалась предлогом нашего соседства, если мы и в самом деле были соседями, чтобы устроить в мою честь прием. Я не возражала, будучи в восторге от окружавших меня гостей, радуясь возможности говорить и слушать речи умных людей, а также запечатлевать в памяти то, что я слышала. Я была крайне невежественной и крайне любознательной, страстно желающей все знать и учиться, а лучшей школы нельзя было вообразить; я ощутила себя в среде, о которой давно мечтала, которая соответствовала моим склонностям, и в течение нескольких часов мне казалось, будто я стала любить г-на дю Деффана в благодарность за то, что он привел меня сюда.

Вечером я впервые увидела Вольтера, пришедшего раздать своего «Эдипа», и все вырывали пьесу друг у друга. Философ уже отсидел год в Бастилии за свои стихи «Я видел» и кипел злобой. Сначала этот человек с кошачьими повадками меня поразил; несмотря на все его старания, из его бархатных лап порой выступали когти. Госпожа де Парабер смеялась до слез над шутками Вольтера, и, когда он позволял себе прочесть эпиграмму, она поднимала свой тонкий мизинец (я до сих пор его помню) и грозила им насмешнику.

Другая особа, пользовавшаяся славой иного рода, также пожаловала на ужин; то была г-жа де Тансен, сестра г-жи де Ферриоль, столь известная своим умом, интригами и ролью, которую она играла в свете в начале нынешнего века. Этой даме было тогда лет тридцать шесть; она была красивой и свежей, как двадцатилетняя девушка; ее глаза сверкали, а на губах играла милая и в то же время коварная улыбка; она хотела быть доброй и всячески старалась казаться такой, но это ей не удавалось. Никто не верил притворщице, она это знала и слишком хорошо понимала, но не отчаивалась, хотя это страшно ее злило.

В тот вечер г-жа де Тансен несколько раз ссорилась с Вольтером, и не было ничего забавнее этих перебранок; оба не любили и опасались друг друга или, скорее, наблюдали за противником, оттачивая свои взгляды и приберегая стрелы, чтобы затем выпустить одну из них и более уверенно поразить цель, — это было странное зрелище. Я расскажу вам о графине Александрине де Тансен, как и об остальных; потерпите: до каждого дойдет очередь.

Ах! Какими дивными кажутся мне эти дни молодости! Как я люблю о них вспоминать! Сколько удовольствий! Сколько побед! Какие пылкие чувства! Какие люди меня окружали, какие умы! Как мы спешили жить! Лицемерие, навязанное нам в последние годы царствования Людовика XIV, эта личина, которую нас заставляли носить на себе, была всем в тягость; мы торопились скинуть маски и забросили их слишком далеко. Ничто не дает представление о том, каким было тогдашнее светское общество, ничто, даже распущенность двора и горожан при покойном короле, свидетелями которой мы были. Все сословия следовали примеру господина регента; казалось, люди принялись брать от жизни все. Для столь юной особы, как я, это была опасная школа; мне было суждено неизбежно расстаться со строгими принципами, преподанными мне моей тетушкой и монахинями. Они не были подкреплены верой и потому очень быстро исчезли. Я должна в этом признаться — иначе как понять мою дальнейшую жизнь?