Исповедь куртизанки

Вечером на улицах нашего пользующегося дурной славной и обычно громогласного города стало особенно заметно, что он, подобно моллюску, захлопнул створки своей раковины. Богачи уже обзавелись собственными армиями, предоставив остальным трястись от страха за запертыми дверями и дурно заколоченными окнами. И пусть ноги у меня кривоватые и я не хожу, а семеню, зато умею прекрасно ориентироваться, подобно почтовому голубю; запутанные улочки и переулки Рима давно отпечатались у меня в памяти, словно карта. Однажды у моей госпожи случился клиент, капитан торгового флота, который принял мое уродство за знак особой милости Божьей и пообещал мне целое состояние, если я сумею провести его судно через море прямиком в Индию. Но меня с раннего детства неотвязно преследовал кошмар – огромная птица подхватывает меня когтями и швыряет в бескрайний океан, и поэтому, да и по некоторым иным причинам, вода всегда страшила меня.

Когда впереди показались городские стены, я не увидел на них ни наблюдателей, ни дозорных. До сих пор мы не испытывали в них нужды, и наши полуразрушенные укрепления служили отрадой для глаз скорее любителей древностей, нежели военачальников. Я с трудом вскарабкался наверх у одной из боковых башен, так что бедра заныли после подъема по высоким каменным ступеням, и остановился, переводя дыхание. Чуть поодаль, в каменном коридоре парапета с бойницами, у стены скорчились две какие-то фигуры. И тут у себя над головой и над ними я вдруг расслышал негромкое стенание, похожее на приглушенный шум голосов в церкви на молебствии. Любопытство пересилило страх, и я, привстав на цыпочки и перегнувшись через выщербленную и неровную каменную кладку, выглянул наружу.

Внизу подо мной, насколько хватало глаз, раскинулось огромное покрывало тьмы, пронизанное трепещущими огоньками сотен свечей. Негромкий гул голосов катился в ночи, подобно легкому ветерку, – то ли армия преклонила колени в единой молитве, то ли готовилась отойти ко сну. Пожалуй, вплоть до этого момента даже я был готов поверить в миф о нашей неуязвимости. Но только сейчас я понял, какие чувства испытывали жители Трои, глядя со своих стен на греков, вставших лагерем вокруг их города, когда лунный свет, отражавшийся от блестящих щитов, сулил им обещание мести и скорой гибели. Живот у меня скрутило ледяной судорогой страха, я спрыгнул обратно на каменный пол галереи и в ярости принялся пинать спящих дозорных, желая разбудить их. Вблизи капюшоны их накидок превратились в клобуки, и моему взору предстали двое молоденьких монахов, едва принявших постриг, с посеревшими и осунувшимися лицами. Выпрямившись во весь рост, я подступил вплотную к первому из них. Он разлепил глаза и заорал, решив с перепугу, будто враг отправил за ним из ада уродливого ухмыляющегося демона. Пронзительный вопль разбудил его товарища. Приложив пальцы к губам, я вновь заулыбался во весь рот. На сей раз заорали оба. Я всегда получал невыразимое удовольствие, когда мне удавалось переполошить церковников, но сейчас мне вдруг захотелось, чтобы им достало мужества противостоять мне. Голодный лютеранин насадил бы обоих на кончик своего штыка, прежде чем они успели бы прошептать благословение. Оба истово перекрестились и, когда я стал расспрашивать их, яростными взмахами рук отправили меня в сторону ворот Сан-Спирито, где, по их словам, оборона выглядела не в пример мощнее. Единственным военным искусством, которым я владел во всем блеске, было умение набивать собственное брюхо, но даже я знал, что именно у Сан-Спирито город наиболее уязвим. Виноградники кардинала Армеллини подступали там вплотную к городским укреплениям, а жилой дом крестьянина так и вовсе примыкал к стене с бойницами.

Наша армия, когда мне наконец удалось ее обнаружить, сгрудилась вокруг этого самого дома. Парочка так называемых дозорных попыталась было остановить меня, но я заявил им, что пришел вступить в их ряды, дабы принять участие в сражении, и они принялись хохотать так самозабвенно, что пропустили меня, причем один из них решил отвесить мне пинка, правда, безуспешно. В самом лагере половина мужчин была буквально парализована ужасом, а другая попросту упилась до бесчувствия. Помощника нашего конюха я так и не нашел, зато увиденное убедило меня в том, что случись здесь один-единственный прорыв, и Рим сдастся на милость победителя с такой же легкостью, с какой жена раздвигает ноги перед симпатичным соседом.

Вернувшись домой, я застал свою госпожу бодрствующей в ее спальне, после чего поведал ей обо всем, что видел. По своему обыкновению, она выслушала меня очень внимательно. Мы немного поговорили, а когда вокруг нас сомкнулась ночь, погрузились в молчание, уносясь мыслями из настоящего, наполненного теплом благосостояния и безопасности, в мрачное будущее, все ужасы которого мы едва ли могли представить.