Исповедь королевы

Петион был глуп. Когда Элизабет, сидевшая рядом с ним, засыпала, ее голова падала на его плечо. Тогда он сидел неподвижно, и по его самонадеянному виду я догадывалась, что он воображал, что она делала это намеренно. Что же касается Барнава, то его манеры по отношению ко мне с каждым часом становились все более почтительными. Думаю, если бы у нас была возможность, нам удалось бы сделать так, чтобы эти люди отвернулись от своих революционных идей и сделались нашими верноподданными слугами.

Это были самые светлые моменты того кошмарного путешествия. Оно и сейчас все еще со мной. Он до сих пор часто является мне во всем своем ужасе.

Мы были измученные, грязные, непричесанные. Жара казалась более невыносимой, чем когда-либо. Толпа становилась все более плотной и враждебной.

Когда кто-то в толпе крикнул «Да здравствует король!», люди набросились на него и перерезали ему горло. Я увидела кровь прежде, чем смогла отвести взгляд.

Это был Париж — тот же самый город, в котором мне когда-то сказали, что двести тысяч его жителей влюблены в меня. Казалось, что с тех пор прошла уже целая жизнь.

Теперь все эти люди собрались вокруг нашей кареты.

На меня смотрело чье-то лицо. Я увидела губы, оттянутые назад в зверином рычании. Я знала, что когда-то целовала эти губы.

— Антуанетту — на фонарь!

Это был Жак Арман, тот самый маленький мальчик, которого я нашла на дороге и воспитывала как собственного сына до тех пор, пока у меня не появились свои дети, которые заставили меня забыть о нем.

Это вернулись ко мне все мои прошлые грехи и беззаботные, легкомысленные поступки. Подобно многочисленным стервятникам, они устроились вокруг в ожидании моего конца.

Я прижала к себе сына. Я не хотела, чтобы он видел это.

Он хныкал. Ему не нравилось то, что происходило вокруг нас. Он сказал, что хочет увидеть солдат, а эти люди вокруг ему совсем не нравятся.

— Скоро мы будем дома! — сказала я ему.

Дома! В этой темной, сырой тюрьме, из которой мы бежали несколько дней назад!

Я не хочу писать об этом. Сама мысль об этом для меня невыносима. Те, кто не пережил это, не смогут понять, как это ужасно.

Я была почти счастлива, когда мы прибыли в Тюильри и под звуки насмешек и кровожадных угроз, спотыкаясь, выбрались из кареты.

Итак, мы бесславно вернулись домой. Измученные, несчастные, мы добрались до своих прежних апартаментов.

— Все кончено! Мы снова там, где были, прежде чем попытались бежать, — сказала я.

Но это, конечно, было не так. Мы продвинулись еще дальше вперед, по пути к катастрофе.

Короля и королевы Франции больше не было. Я знала это, хотя никто еще не сказал мне об этом.

Я сняла шляпу и распустила волосы. Прошло уже много времени с тех пор, как я смотрела на себя в зеркало. В течение нескольких секунд я вглядывалась в эту женщину с красными кругами вокруг глаз, лицом, покрытым дорожной пылью, в порванном платье, не узнавая ее. Но не это испугало меня.

Мои волосы, которые мадам Дюбарри называла рыжими и о которых парижские парикмахеры говорили, что они «цвета золота», стали совершенно белыми.

Предместья на марше

Я существую — и ничего больше. Как я беспокоилась о тебе, думая о том, что ты, должно быть, пережил, не получая известий о нас… Ни в коем случае не думай возвращаться! Известно, что именно ты помог нам бежать, и все будет потеряно, если ты появишься здесь.

Могу сказать тебе, что люблю тебя и что у меня есть время только для этого. Не беспокойся обо мне. У меня все хорошо. Я страстно желаю узнать то же самое о тебе… Сообщи, куда мне следует адресовать свои письма, чтобы я могла писать тебе, потому что я не смогу без этого жить. До свидания, самый любимый и любящий из мужчин!

Мария Антуанетта — графу де Ферсену

Горе прежде всего заставляет человека осознать, что он собой представляет. В жилах моего сына течет моя кровь, и я надеюсь, что наступит день, когда он покажет, что достоин быть внуком Марии Терезии.

Мария Антуанетта — Мерси