Читаем Исповедь королевы полностью

Маленький Людовик-Иосиф боролся за свою жизнь. Думаю, что он пытался цепляться за нее, зная, как я страстно хочу, чтобы он жил. Он думал обо мне даже в свои последние минуты.

Я кричала про себя: «О, Боже, оставь мне сына! Возьми все у меня, но оставь мне моего сына».

Но с Богом нельзя торговаться.

Я почувствовала теплую ладошку в своей — это был мой младший мальчик. Луи послал за дочерью и сыном, чтобы напомнить мне, что у меня остались еще они.

По одну сторону от меня стояла моя красивая десятилетняя дочь, а по другую — четырехлетний сын Луи-Шарль.

— Вы должны утешить вашу матушку, — сказал нежно король.

Я прижала детей к себе и почувствовала некоторое облегчение.

<p>Глава 6. Четырнадцатое июля</p>

Я только что вернулся из Версаля. Монсеньор Неккер отстранен от должности. Это сигнал патриотам для проведения «Варфоломеевской ночи». В эту ночь швейцарские и германские батальоны перережут нам глотки. У нас остается только один выход: оружие.

Камилл Демулен. Записки из Пале-Рояля

Народ по-прежнему говорит о короле с любовью и, по-видимому, считает, что по своему характеру он отвечает желанию нации провести реформы и исправление допущенных злоупотреблений; однако народ полагает, что действия короля ограничены в результате влияния графа де Артуа и королевы, и поэтому эти две августейшие персоны являются предметами ненависти недовольных.

Дневник Людовика XVI

Погасли четыре свечи, и, казалось, с ними погасли огни моей жизни. Менее чем за два года умерло двое детей. С еще большей нежностью я стала относиться к оставшимся — моей спокойной и очаровательной дочери, которую я любовно называла «тонкой барышней», и моему дорогому сыну. Новый дофин весьма отличался от своего брата — он был более своенравным и в то же время более привлекательным и даже еще более привязанным ко мне; по своему характеру он был веселым, и одним из лучших тонизирующих средств для меня в те дни было услышать его веселый смех утром во время игры. Он был упрямым и проявлял характер, если не мог добиться своего, но чего не делает ребенок в четыре года? Однако его можно было заставить слушаться всегда, когда это мне было нужно. Он обожал свою сестру, и было очень приятно видеть их вместе, поскольку ей нравилось выступать в качестве его мамы, а он был готов разделить с ней все свои детские богатства. Как и все мальчики, больше всего он любил военную форму и солдат; его очень любила охрана, а он мог часами стоять у окна и наблюдать за ней или лучше всего спуститься в парк и маршировать рядом.

Его очарование у многих вызывало любовь к нему. Я называла его «моим любимцем».

Я не хотела, чтобы он слишком понимал свое положение, но вместе с тем, я всегда помнила недовольство своего мужа, что ему не прививали навыки управления государством. У меня даже иногда возникала мысль, не этим ли упущением вызваны возникшие у нас в настоящее время трудности.

Поэтому я рассказывала сыну, какие изменения привнесла в его будущее смерть брата.

— Понимаешь, мой мальчик, — говорила я, — ты стал теперь дофином.

Он кивал головой, водя своим пухлым пальчиком по рисунку моего платья.

— А это означает, что ты когда-нибудь станешь королем Франции. Задумайся над этим.

— Я скажу тебе больше, мамочка, — заявил он, — можно?

Я взяла его на руки.

— Что может быть больше, мой любимый?

Приблизив свои губы вплотную к моему уху, он прошептал:

— Теперь Малыш будет моей собакой.

По-видимому, я прижала его к себе слишком крепко, поскольку он сказал:

— Мамочка, очень хорошо, когда тебя любят, но иногда это причиняет боль.

Я почувствовала глубокое волнение и подумала: «О, мой малыш, как ты прав!»

Жизнь стремительно приближалась к опасной черте. Смерть сына заставила меня временно позабыть об этом, поскольку в те дни, когда горе захватило всю меня, я не интересовалась происходящим вокруг. Но теперь я поняла, что должна думать и о других вещах.

Перейти на страницу:

Все книги серии Холт - романы вне серий

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза