Исповедь книгочея, который учил букве, а укреплял дух

Если знание в средние века и в самом деле есть знание-деяние об умении обнаружить смысл, то это действенное знание, понятно, есть знание о субъекте этого знания — о мастере этих самых слов; знание мастера о себе самом. Потому что мастер средневековья (магистр — учитель) сращен с вещью, данной глазам и ушам мастера в качестве набора (системы) приемов ее изготовления. Но ученость книжного человека, обращенная на себя же самого, если это средневековая ученость, обязана представить собственный предмет как текст, подлежащий комментаторским толкованиям, истолкованиям, перетолкованиям. И тогда жизнь окажется избытой в слове, в тексте. Жизнь текста предстанет текстом жизни, должным научить. Все это будет ученой жизнью. Ибо нет отдельно — текста и жизни. Они — если это средневековая ученость — всегда вместе. Ученость для всех, но при этом глубоко личное, интимно-индивидуальное дело: уникально обнаруженный собственный свет души, но такой свет души, который ничем не отличим от света души каждого и всех. Уникально только его выявление; ученое действие — деяние. "Не извне воспринимаем, а в себе самих припоминаем". И тогда идеальный предел лица лик, то есть чистый свет души, теневой абрис личины. Такова "Исповедь" Августина, сделавшая Августина-ученика Августином-учителем на целые десять веков. До... Франческо Петрарки. За голосом "Исповеди" — вид образца из священного Писания, поданного как стремление к образцу — как жизнь новообращенного, канувшая в исповедальное слово.

И здесь — начало и конец жанра. За чертой — "Исповедь" Руссо, когда автор — исследователь самого себя, осмысленного как объект для рассматривания и — отдельно — выслушивания. Свет души, как то, во что следует и вглядываться, и вслушиваться, Новое время уже не знает.

А у Августина слово говорит, но и жжет: светится. Светом невечерним. И потому просветляет. В новые же времена слово не жжет, а греет. Физико-химический анализ света, разложение его на линии спектра: будь то свет Солнца или будь то свет души. Жизнь и текст — врозь, хоть и на виду друг у друга.

НО ЖИЗНЬ КАК ЖИЗНЬ ТЕКСТА и есть ученая жизнь книжного человека средних веков, создающего учение о слове как о деянии. А знание о мире — еще не скоро, в грядущих веках.

Следуя, как вы уже, наверное, заметили, средневековой методе — ходить вокруг да около, спускаться к предшественникам и залетать к тем, кто унаследовал, поглядывая сверху, но и почтительно снизу вверх, намечу пути к этим будущим столетиям, дабы точнее вызнать место действия и образ действия героев нашей истории.

Божие Первослово — мир — священный текст о мире — слово о священном тексте (комментаторское толкование) — разночтение, разноречие (снятие священности) — текст как разномыслие — идея о мире — мир как предмет исследования.

Бог — пророк — ученый книжник (учитель-ученик?) — ученый-специалист (исследователь мира вещей).

Слово — свет (слух и зрение) — глаголящий цвет — овеществленное слово о цвете (слухозрение) — свет и цвет как предмет нового естествознания.

Субъект-предмет — метод-предмет — предмет + метод (эмпирия новой науки + система обучения в Новое время).

Организационные формы средневекового образования: домашнее воспитание монастырская и соборная школы — религиозный орден — университет — оккультное сообщество — медицинская школа — рыцарский орден, купеческая гильдия, ремесленный цех — Платоновская академия ренессансных времен.

Развитие жанра: Евангелия — Исповедь обращенного — жития — видения; этимологии — сентенции — комментарии — глоссы — компиляции — компендии лекция и диспут — энциклопедии — суммы — гуманистическая эпистолярия, ученая беседа — ренессансная автобиография.

Но это — столь сильное опережение событий, что, собственно, средневековая ученость, припертая сверху всего лишь XIII столетием, рискует утратить средневековое свое первородство во имя будущих своих последействий. Потому и перечеркнем все эти только что вычерченные пути и вновь погрузимся в пространства и времена, в коих только и возможно быть средневековой книжной учености в собственном ее смысле, а средневековым книжникам жить в этом своем качестве.

Но что это все-таки такое — быть средневековым книжным человеком, учителем слова как дела в средние века?

Вы, наверное, заметили и такое: ученый человек и человек книжный, учитель действия и Мастер слова (не спутайте с современным писателем) и, напротив, Учитель слова (не спутайте с нынешним словесником), но Мастер личного деяния. Может быть, все смешалось?.. Но смешалось, скорее, содержательно — средневеково-синкретическим образом. Попробуем, оставаясь в пределах предположений, кое-что уточнить.