Исповедь книгочея, который учил букве, а укреплял дух

Л. П. Карсавин разделяет собственно символизм и "священное действо" пусть зыбкой, но гранью, наделяя символ функцией знака, хотя и знака-знамения. Тогда символ предстает не только средоточием вневременной вечности, но и конкретным воплощением прошлого, настоящего и будущего. Схождение времен в одной точке. Свершение времен во всецелой полноте настоящего — вполне самодостаточного и в уподоблении-удвоении не нуждающегося. Вместе с тем застывшие квазисимволические формы в полнокровии человеческого существования оживают и дышат, являя простые житейские переживания вины и отчаяния, обновления и надежды под видом сакральной благодати, ведущей к примирению, оправданию и радости.

Запредельный абсолют, к коему влечется средневековая мысль, вот-вот уловится в сети-квадратики, сотканные из многозначных квазисимволических уподоблений, каждое из которых — еще одна наглядно-учительская переформулировка смысла, того самого, на который идет охота. Выйти из квадратика-неба, части неба, в небо в целом. Войти всецелому небу в отмеренный квадрат-подобие. Выйти и остаться. Войти, но и остаться вовне. Явить истину — единственную и окончательную. Познать истину, научиться истине. Урок, не имеющий конца. Может быть, и начала, потому что полисемия символической фигуры изначально неисчерпаема. Да и количество возможных символов тоже непостижимо. Разлад, выводящий символизм за пределы средневековья, правда, не так далеко, чтобы вовсе исключить возможность символотворческой игры в средневековой культуре.

Квазисимволизм — язык этой учености, готовый кончить "полной немотой" в неизреченности главного Слова. Первослова. И потому сама эта игра тоже священна. Священна и средневековая ученость. Изучение взаимодействия символа, обитающего на алхимической периферии средневековья, с пресуществленческими метаморфозами средневековья могло бы подкрепить этот тезис. Священная, таинственная игра. Настолько серьезная, что почти уже и не игра. Если стигматы Франциска — жизнь, а не знак этой жизни, то помазание елеем груди — это прежде всего магическое действие, ибо знак креста должен закрыть доступ дьяволу. Дать знание об умении закрыть этот доступ. Но разве этого достаточно для обладания истиной?.. Символ как культовый момент.

Символически обозначить вещь — это приблизиться к раскрытию истины. Символотворчество — процедура эвристическая, исследовательская, но лишь тогда, когда истина прямо не дана. В литургии же все ясно с самого начала. Обретение истины — от бога. Вещь обозначается (signifпcatur), и в ходе такого вот многократного обозначительства бездонная глубина таинственного становится песчаной отмелью научаемого. А подлинно истинное вновь отодвинуто.

Средневековое комментаторство — дело принципиально ученое, учительское и нацелено в конечном счете на истину. Иоахим Флорский, замечает Л. П. Карсавин, только и делал, что переворачивал и перетолковывал священные тексты, а результат — истина. Сам же метод этого переворачивания символический метод — привнесен из оккультных астролого-алхимических, магических задворок (Nota bene: средневековых астролого-алхимических, магических задворок!). Символическая игра-комментирование — гарант истинности прочтения текста, ибо игра эта священна (стала священной), поскольку приложена к священному тексту! Указание на смысл.

Мир необходим и неизменен. Течение мира непреложно. Чудо — существенный феномен этого мира. Но ни непреложность мира, ни чудо из символизма не вытекают; хотя и предположены им, если только понять символ не как знак-подобие, а как наглядную явленность смыслового священства. Целокупность многообразия.

Вместе с тем децентрализация, беспорядочность магико-алхимического символотворческого космоса оборачиваются статичностью законченных в самих себе фрагментов-символов, составляющих этот вот неупорядоченный изобретенный космос магов, астрологов, алхимиков. Однако если магико-алхимический космос исчерпывал все, то космос магов-астрологов — все-таки под богом. Астрологический миропорядок с его символической парой констелляция человеческая судьба ограничивает христианскую свободу воли. Претензии астрологии на некоторую самостоятельность и есть следствие этого ограничения.

Символическое мышление — в некотором роде демонически богоборческое мышление. Бог выше законов природы, но действует через законы природы. Вот почему астрология демонична не вполне. Ее самостоятельность простирается до известных, богом предуготованных, пределов. Алхимия решительней. Символотворчество как эвристика предполагает исследование. Феномен средневековых уподоблений — научение слову, словесной вышколенности во имя...

Рафинированный магико-алхимический символизм, вторгаясь в несимволическую жизнь средневековья, огрубляет, приземляя: низводит ее до притчи (символическая экзегеза, быт миноритов времен самого Франциска, грубоватые притчи Эгидия). И тогда символические иносказания усматриваются без труда.