Исповедь Камелии

– Сударыня, Галицкий к вашим услугам.

Дама не пожелала показываться, лишь слегка отодвинула занавеску и высунула в окно руку, обтянутую перчаткой, протянув ему стопку конвертов.

– Это мне? – уточнил Мирон Сергеевич.

– Да, – ответила дама из кареты. Он взял и не успел поблагодарить, хотя не знал, за что, как она крикнула кучеру: – Трогай!

Щелкнул кнут, карета покатилась, тарахтя колесами по мощеной мостовой. Мирон Сергеевич ничуть не удивился такой скрытности, дама из высшего общества, наверное, не хотела, чтоб он узнал ее позже, поэтому сразу переключился на конверты. Почерк жены. Прочел он одно письмо, затем хладнокровно положил письма во внутренний карман сюртука и двинул назад.

– Не желаете ли глоток вина? – спросил Елагина.

– С удовольствием.

За разгрузкой оставили следить двух приказчиков, сами направились в контору Галицкого, который был хмур и озабочен.

– Дурные вести? – осведомился Елагин, заметив перемену в настроение партнера.

– Собственно... – начал было отнекиваться Мирон Сергеевич, но передумал. – Предательство, Афанасий Емельянович, не бывает хорошей вестью. Однако пустяки все это. Попробуйте теперь белого вина.

Елагин взял бокал, отпил глоток, но сейчас вино его не интересовало, но чтоб не обидеть Галицкого, он похвалил:

– Превосходное. Чувствуется букет, аромат и терпкость... Вы полагаете, предательство – пустяк?

– Оно не пустяк, когда представляет угрозу для жизни, а в остальном... да, пустяк. Посудите сами, ежели вас предали, а вы об этом узнали, разве не есть предательство благо для вас? Вы распознали дрянную душонку человека и уж более не доверитесь ему, не дадите повода предать вас сызнова. Вы стали мудрее, а за мудрость благодарите бога, что открыл вам глаза, иначе были б вы слепы, как ранее.

– Я бы поверил вам, если б не боль в ваших глазах.

– Боль? Ну, да, да, боль всегда есть. Так ведь жалко напрасно растраченной души, жаль сил, которые могли достаться достойному и благодарному человеку. Но боль, Афанасий Емельянович, пройдет со временем, как проходит и все хорошее. Вечной боли и вечного счастья не бывает.

– У Данте предатели находятся в девятом круге ада, в последнем. Их жестоко терзает Люцифер, ибо предательство – самое тяжкое преступление.

– Данте? – усмехнулся Галицкий. – Кто знает, может, он действительно побывал в аду и написал предупреждение для нас. Но человек верит и не верит одновременно, потому плохо представляет, что ждет его там, за порогом жизни. Ну, а здесь, сейчас мою боль утешит мое же дело.

Елагин ошибочно полагал, что Галицкий сломлен. Нет, это сильный человек, способный переступить через невзгоды, в то время как Афанасий Емельянович терял опору. Скорее в том вина бессонных ночей, которые истощают слабый дух. Елагину был нужен толковый совет или участливое слово, но не сегодня, у Галицкого без него забот хватает.

Кислицына скромно присела напротив Зыбина, в это время вошла ее сиятельство графиня Ростовцева:

– Разрешите, Виссарион Фомич?

– Да вы уж и так вошли, – проворчал он без обычного недовольства. Глазами указал Марго на стул у стены, послал строгий взгляд: мол, сидите и молчите, затем обратился к Кислицыной: – В заведении работаешь, сударыня, али на индивидуальных хлебах?

«Индивидуалки» самостоятельно находили клиентов, выходя в прямом смысле на панель, соответственно, о ночной жизни города они знали больше, но девица, к огорчению Зыбина, ответила:

– В заведении мадам Иветты.

– Сама-то откуда?

Тоже немаловажный вопрос. Городские девицы легкого поведения изворотливы, хитры и большие лгуньи, деревенские, как правило, глупы и доверчивы.

– Мы из деревни-с.

– Стало быть, санитарный альбом в порядке?

– А то как же. У нас все отметки сделаны-с...

– Скажи-ка, милая, – перебил он, – кто же тот молодой человек, которого мы нашли сегодня?

– Барин, – заревела Стеша. – Казарский его фамилия...

– Казарский?! – ахнула Марго, догадавшись, что за ночь произошла очередная трагедия.

Но, получив еще один строгий взгляд от Зыбина, она закусила нижнюю губу, показывая, что будет молчать до конца допроса. Виссарион Фомич обратил взор на девицу Кислицыну:

– Познакомилась ты с ним в заведении, так?

– Не, не так, – отрицательно мотнула головой Стеша. – На улице.

– Как так – на улице? Ты ж в заведении служишь.

– В тую ночь мы гуляли, – потупилась Стеша.

– С Казарским? – не понял он, так как она употребила местоимение «мы».

– Не-не, одни-с. Барин Камелию хотели-с.

С дурами всегда трудно: наводящие вопросы в их ответах становятся уводящими, поэтому Виссарион Фомич строго сказал:

– Ну-ка, милая, сама докладывай, как все было. И без утайки-с! Коль прознаю, что солгала хоть малость, тотчас в деревню отправлю, а то и под суд отдам.

– Что вы! – замахала та руками в митенках. – Мы тока правду...

В свойственных ей выражениях она рассказала, как выходила на улицы работать Камелией, а господа ее распознавали; как однажды встретила настоящую Камелию, подралась с ней, тут-то и подоспел Казарский, привела она его в заведение; как стал он захаживать к ней, одетый просто, будто не барин вовсе. Зыбин не выдержал и снова задал вопрос: