Качаются так и трезвенники; но вино, как ничто иное, разгоняет эти качания, бросает вину в самые разные точки пространства, отчего и держит первенство по числу человеческих жертв. Есть три опьянения и три вида похмелья: благодушное — необвиняющее; агрессивное — обвиняющее; самообвинительное — от голубой до черной меланхолии с кровяным мазохизмом и зеленой тоской.
…Итак: что такое вина? Что такое чувство вины?
Мы так же отличаемся друг от друга по способности ощущать, направлять и переправлять вину, как, скажем, по отложению жира, росту или по музыкальным способностям. Все это очень ясно.
В отношении к вине есть презумпции как бы врожденные. Есть натуры, просто не могущие обвинять — никого, никогда и ни в чем, таких очень мало; есть умеющие обвинять только себя, таких чуть побольше; есть обвинители других и только других, яростные псы и незыблемые прокуроры — с самого малолетства. Таких, как сообщил мне мой уважаемый редактор, довольно много. Но большинство, самое большое, — качается. Еще с детского: «А он первый начал…»
Вина преследует тебя из поколения в поколение — из океанских глубин истории, от времен изначальных. Обвинением насыщен весь мир, насыщен и пересыщен. Едва просыпается сознание, как ты принимаешься искать причины своих неудач, своей боли…
Я ошибся, конечно, грубо ошибся. Никаких причин, разумеется, ты в детстве не ищешь. Это лишь кажется, и будет казаться долго, всю жизнь.
А ищутся обыкновенно лишь какие-то связки на грубой поверхности, обоснованьица типа «после этого — значит вследствие этого». Или: «Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать», «все они такие»…
Как направлена презумпция вины, можно увидеть, когда ребенок обо что-нибудь ушибается или что-либо у него не выходит, — не складываются кубики, еще что-то… Один просто пищит, может заплакать, завопить, но стремится быстрей отвлечься — и успокаивается или смеется. Другой начинает яростно бить, ломать, наказывать «виновный» предмет. А третий уже готов обратить вину на себя: бьет сам себя или впадает в прострацию… Так, с большой вероятностью, будет и дальше, всю жизнь. Такая предрасположенность.
А вот как некоторые бабуси и мамочки успокаивают детишек: «Ушибся о стульчик? Какой нехороший стульчик!.. Сделаем бобо стульчику! Побьем стульчик! Атата стульчику! Ну вот и все, стульчику бобо, а Вовочке не бобо…»
Это один метод. Другой: «Вот тебе!.. В-вот!! В-в-вот тебе! Еще?! Чтоб не падал у меня! Чтоб не орал!! Замолчи!!!»
И так тоже будет дальше. И поди разберись, что врожденное, что поврежденное. Попробуй пойми, когда еще в бессознательном возрасте в тебя втравливают роли Обвиняемого и Обвинителя, а выбора не дают. Потом ты, может быть, станешь следователем или врачом, прокурором или адвокатом, но из этих не выйдешь.
О вине — своей ли, чужой ли — ты думаешь всегда и почти всегда безуспешно. Ведь чтобы понять вину, тебе приходится первым делом, хоть ненадолго, попытаться выйти из роли Судьи или Самосудчика и войти в роль Объективного Исследователя. То есть: перестать обвинять — себя ли, других ли. То есть: подняться над виной. То есть:
ПРОСТИТЬ?
Это невероятно трудно. Это почти немыслимо. Это само по себе может быть виной непростительной.
Есть преступления, которые, оставаясь человеком, простить невозможно.
Трактат не удался, но письмо, может быть, выручит.