Исповедь добровольного импотента

Лена молчала. Лежала, смотрела в небо, вино не пила и молчала.

— Ладно, что там тридцать первого-то случилось? — поспешно спросил я и снова уткнулся в бутылку.

— Я уговорила Зосю, чтобы она через Владика сделала так, чтобы после вечера в училище мы оказались у тебя на квартире. Дедушка-то у тебя тогда тоже уехал, в Новосибирск, кажется.

— Возможно, возможно, — подтвердил я.

В Новосибирске жил мой дядя — дедов средний сын.

— Ты пьяный был, и я приклеилась к тебе. Мы танцевали. Да тебе все равно было с кем танцевать. Ты все порывался кому-то там морду набить. Потом Владик наплел, что на тебя менты глаз положили, и мы ушли из училища.

Я стал что-то припоминать. Мы сидели на кухне. Стол был завален всякой дрянью. Возвышалась шестилитровая бутыль дедовского самогона. На коленях у меня елозила какая-то лялька, а у Владика на коленях сидела Зося. Мне давно нравилась Зося. Худенькая евреечка с черными глазами.

— Владик, зачем тебе еврейка! — кричал я через стол. — Ты все равно не понимаешь их исторической миссии! Возьми хохлушку, будете потреблять галушки и отчебучивать гопака!

Зося уволокла Владика в спальню. Потом не помню.

— Когда ты полез на меня, я расплакалась и рассказала тебе, что давно люблю тебя, что люблю с первого взгляда. Ты успокаивал меня, говорил, что и ты любишь меня. Ты стал такой нежный, и я была на все согласна. Потом ты уснул, а я всю ночь плакала от счастья. Я боялась даже выпустить тебя из объятий. Я не верила, что ты мой. Но когда проснулась, вы с Владиком уже опохмелялись. Тебя рвало. Я хотела убрать самогон, но ты взбесился. Стал прогонять меня. Орал, почему я не сказала, что у меня месячные. Всю дедушкину кровать кровь запачкала. Но у меня не было месячных. Я девочка была.

Я вылакал весь «Букет» и отбросил бутылку. Мне хотелось вот так же отбросить свою голову. Подальше. В тростник.

— Потом ты исчез из города. И я подослала к твоему деду знакомую бабку. Она выведала, что ты уехал в Ленинград учиться. Я долго искала тебя там, звонила по всем институтам, но не нашла…

Тут вступил я. Я говорил, что в то время в моей жизни был переломный момент, что я понял, что я не музыкант, что я решил попробовать себя в качестве актера, что меня всегда угнетало это захолустье, что я мечтал о чем-то большем, о самореализации, о славе, о деньгах в конце концов…

— А я всегда мечтала, чтобы у меня был свой домик. Своя семья. И чтобы были дети, а у них мама, папа, бабушка и дедушка, — сказала Лена, поднялась, подтянула к подбородку колени, обхватила их руками и превратилась в маленькую несчастную девочку с круглыми печальными глазами.

Я встал. Шорты с трусами упали на ступни. Я переступил через них, шагнул на край берега и нырнул в заводь.

Вода была горячая, как у Лены под мышками. Я опускался все глубже и глубже. От меня шарахались мальки и головастики. Я достиг дна. Раки попятились прочь. Мне хотелось остаться в этом парном покое, в полном одиночестве и хотя бы на время затаиться. Но эта коварная жизнь, что подстерегает нас повсюду, уже подводила свою удавку прямо мне под глотку.

— Один билет до Раевки, — произнес я в окошечко кассы ЖД.

Лена стояла рядом и дышала мне прямо в плечо.

— Один? — переспросила кассир, отрываясь от девственного бутерброда с корейкой, позелененного свежим огурчиком.

— Да, один, — сказал я и строго добавил: — Электричка не опаздывает?

— Сегодня, к сожалению, нет, — поглядывая на наши физиономии, ответила кассир и протянула крохотный картонный билетик.

— Мойте руки перед едой, — отшил я участливую даму и поспешил к выходу. Сзади меня преследовал цокот лениных каблучков.

Мы стояли на перроне и смотрели на пребывающую электричку.

— Ну, — выдавил я и повернулся.

Лена протянула мне руку и улыбнулась. Я взял ее ладонь и тоже попробовал улыбнуться.

— Ну, — перехватила эстафету Лена, — не пропадай, звони, заезжай…

Электричка остановилась, зашипели пневматические двери.

— И ты, если будешь в Питере, звони…

— Я телефона не знаю.

Пришлось называть первые приходящие на ум цифры, стараясь перекричать диктора, объявляющего об отправлении электропоезда. Лена бросилась в тамбур, и двери закрылись. Девушка прильнула к стеклу и замахала обеими руками. Губы повторяли цифры сымпровизированного телефонного номера. Электричка весело свистнула, тронулась и скоро исчезла за огромным зданием элеватора.

Все кончилось.

Я брел по пыльным улочкам вдоль разноцветных заборов. Возле ворот на лавочках сидели старушки и млели на вечернем припеке. За заборами на грядках копошились хозяйки, окучивая и поливая зреющий урожай. Откуда-то доносились рулады бензопилы. Потягивало едким дымком — кто-то растапливал баньку. День подходил к концу, впереди была огромная ночь.

Брожения после третьего стакана

14 января. В подъезде дома № 29 по Кронверкскому проспекту раздавили с приятелем два «Агдама» (достоинством 0,5 л каждый), и я вышел на проспект.

21.00 — Петроградская сторона.