Исповедь = Аыллыы

После последней короткой речи Ольги все как – то быстро налетели к могиле, торжественно спустили в яму гроб и яростно, откровенно спеша, закидали его мерзлыми комьями земли. Потом поставили наспех сколоченный халтурщиками деревянный семиконечный крест. Все.

Толпа похоронщиков затем ринулась к столу, где стояли бутылки с водкой и мерзлым хлебом с колбасой. Тетя Дуся, быстро ополаскивая посуду кипятком из самовара, разливала желанную водочку. Опрокидывая содержимое в открытые жадные рты, люди бежали к автобусу, ибо холод все более крепчал и казалось, что от январской стужи сейчас начнут ломаться ветки на деревьях. И ресницы на глазах похоронщиков, прилипнув, больше никогда не отлипнутся, как у покойницы Агриппины Старостиной, с которой в холодную и черную могилу навсегда ушли, провалились многие биения, страсти и тайны первой половины кровавой эпохи ХХ века.

Автобус и «уаз – фургон» двинулись с места и, поскрипывая на ухабах кладбища, поехали в город. Спустившись с Маганской горы, машины, пробираясь «на ощупь» сквозь молочный туман, оказались где – то в районе Белого озера, где справа от дороги темнелись стены каких – то старых деревянных бараков и сараев.

– Стоп, командир! – вдруг крикнул шоферу с заднего сидения Ромка Собакин. – Мы… слезем тут. Приехали!

– Чего так? – не понял Валерка. – Куда приехали?

– Резиденция! Хата моя тут! – радостно оскабился Ромка. – Привальчик устроим. Давай, ребя! Заложные, за мной!

И четверо парней, пошатываясь от выпитого, громко разговаривая, вывалились на улицу.

По пути Ромка купил в продмаге две бутылки водки и три того же неистребимого и легендарного вина семидесятых – «Агдама». «Агдам – как дам!» – любили шутить тогда. Кто – то еще купил две буханки хлеба, кильки и ливерную колбасу.

Парни, помотавшись между дачного типа постройками, вышли наконец к занесенной по окна снегом хибарке.

– Моя рези – и – иденция! – заявил, ударил в грудь себя Ромка. – Пра – а – ашу, господа… Вперед! До победного конца!

В хате Ромки дубак стоял, казалось, покруче, чем на улице: остатки чая в грязных граненых стаканах замерзли, покрылись тонкой корочкой льда. Окна, кривые, узкие, были частично забиты кусками фанеры, а дырки заткнуты рваными тряпками. Несмотря на морозный свежак, в хате пахло едким дымом дешевых папирос и родимо – неистребимым запахом водяры. А скатерть на столе, кстати, некогда шикарная, расшитая разноцветными шелковыми нитями, была теперь лилово – липкой, заляпанной пятнами от местной густо – тошнотворной «бормотухи». Уют и комфорт на лицо! Красота!

Ромка, как гостеприимный хозяин, быстро запихал в полуразвалившуюся печь охапку сырых дров, все это торопливо залил из банки бензином – поджег. Пламя длинное, сине – зеленое тотчас вырвалось из пасти топила и чуть не спалило хозяину его лохматые битловские волосы.

– Баста! – радостно подпрыгнул Ромка. – Гуляем, пацаны! Сарынь на кичку!

Он тотчас, не вандалясь долго, разлил по мерзким стаканам водку, крикнул:

– Первый тост за дам… Задам! За старуху! Не чокаясь… Ну!

– А чего за старуху – то? – недовольный покосился на него Валерка. – Пили ведь… Скоко можно? Давайте за живых теперь. За тех, кто в море.

– В морге, – едко перевернул острый на язык Ромка. – Ладно, ты, паря, прав. О’кей! Пьем за тех, кто плавает, плывет и всплывает всегда. За нас, живчиков и триумфаторов «Агдама»! Уря, товарищи!

– Зиг! Зиг! – рявкнули и опрокинули родимое до дна.

– Теплее, теплее… – радостно потер руки Ромка. – Пошла! Лед тронулся, господа присяжные! – он схватил «бормотуху», рявкнул: – Разбавим это красненьким… Запьем! И запоем… Запоем! – Ромка весело затянул свою «коронную под шофе»: – ай дала, ай дала, ай балалайка… Ба – ла – ала-а-айка!

Все разом загалдели, стало в холодной хибаре веселее… Огонь в печи разгорелся, и чайник на плите с остатком воды участливо засипел, оживился.

Пошли разговоры, воспоминания о «славном заложном прошлом», о друзьях, которых уже нет или сидят по новой ходке. Бутылки пустели, жалобно позвякивали… Все путем.

И вдруг Ромка, улучив паузу, громко спросил у меня:

– Слышь, Бориска, а что за такой железный ящик ты вытащил из сумки на похоронах? Будто хотел его старухе в гроб положить… Зачем?

– Ее это было… – повернулся к нему я, чувствуя, что сильно хмелею… – добро и… и богатство.

– А расскажи! – сразу оживился любопытный Ромка. – Тут чую что – то остренькое, интересненькое есть… Тайна! Не так ли?

– Да я… какая там… – хотел отмахнуться я от него, но что – то этакое изнутри толкнуло меня, заставило выдавить наболевшее, вытащить эту «занозу» из плоти души своей.

И я, дурак, идиот последний, конечно, рассказал под дураком всю историю с ящиком своим «корешам». Ребята, разумеется, ничего такого не ожидали услышать от меня, но были и они, «тертые и стреляные», удивлены этой историей, таким поворотом в моей обыкновенной, тускло – серой жизни. Ведь золото, богатство, крупная валюта – это все не про нас, «простых советских парней», а из другой жизни, из другого «кина». Не стыкуется как – то.