Исполнение приговора

Людей, о которых никто не знает, на свете просто не существует. Даже о снежном человеке, если он все-таки не миф, кто-то может с полной уверенностью сказать: да, знаю, видел собственными глазами. Во-о-он за той горкой, в лесочке, часто с бабой своей прогуливается…

Любая секретность имеет предел, любая тайна рано или поздно будет раскрыта или похоронена за ненадобностью и забыта. В большом здании на Лубянке работало несколько человек, которые могли знать о существовании агента по кличке Слепой. Сам факт его существования, во многом сомнительный, кличка и несколько оперативных псевдонимов – вот все, что им было известно об этом полумифическом персонаже.

Соседи по дому, естественно, знали его в лицо и по имени – не все, конечно, но очень многие. Друзья, знакомые, участковый, врач в поликлинике – все они знали, что на свете есть человек, которого зовут Глебом Сиверовым. Где и кем он работает, одни представляли смутно, другие знали точно – то есть, думали, что знают; и те, и другие глубоко заблуждались, и правды о нем не знал никто.

Претензий к этому законопослушному, во многом симпатичному, мирному обывателю у спецслужб быть не могло. К Слепому претензии иметься могли – какие именно, пока оставалось неизвестным, но могли. Отсюда вопрос: почему, разыскивая Слепого, спецслужбы заявились прямиком домой к Глебу Петровичу Сиверову?

Ответ: потому что кто-то довел до их сведения, что Глеб Сиверов и Слепой – одно и то же лицо. А вот это, товарищи офицеры, знал только один человек на всем белом свете – Потапчук Федор Филиппович, его куратор и старший товарищ, чуть ли не отец родной. Что же это получается: я тебя породил, я и убью?

Криво улыбаясь, Глеб вынул из кармана телефон, набрал специальный код и отправил запрос. Ответ пришел незамедлительно и был отрицательным: номер не прослушивался. Из этого следовали сразу две вещи – да нет, целых три. Первая: за ним охотился не Потапчук. Вторая: Федор Филиппович его не сдал. Вернее, сдал, конечно, иначе вообще непонятно, откуда здесь кавалерия, но сдал частично, не со всеми потрохами, оставив кое-что на развод. Отсюда вывод номер три: сделал он это явно не по своей воле, а потому что его вынудили.

Масштаб неприятностей, которые вынудили Федора Филипповича рассекретить своего лучшего, единственного в своем роде агента, должен быть весьма впечатляющим. А генерал-то мой в дерьме, подумал Глеб. Причем по самые уши.

Констатировать тот факт, что сам он находится в точном таком же, если не худшем, положении, Слепой не стал: ему было не привыкать.

Оставив дома все, как есть, Глеб поехал на Лубянку. По дороге он позвонил Ирине, благо телефон не прослушивался, и, туманно сославшись на обстоятельства, попросил остаться в гостях на денек-другой – ну, от силы на недельку. Домой лучше не ездить – у соседа сверху трубу прорвало, это зрелище не для слабонервных. В общем, я сам во всем разберусь и сразу тебе позвоню. «Кто бы сомневался», – спокойно сказала Ирина и повесила трубку. Неприятно, конечно, зато не смертельно.

По окончании рабочего дня Федор Филиппович, к счастью, не стал засиживаться на службе, а своевременно, почти минута в минуту, отбыл домой. Глеб поехал следом и довольно быстро убедился, что его превосходительство пасут – осторожно, очень профессионально, меняя машины чуть ли не через каждые три квартала, – в общем, всерьез, по-взрослому.

Это было накануне. Сегодня с утра генерал прибыл на службу в сопровождении того же эскорта. Когда он садился в машину, Глеб успел хорошо его разглядеть и был неприятно удивлен: для человека, взятого в крутой оборот родной конторой и уже начавшего давать показания, Федор Филиппович выглядел на диво свежо и держался до странности непринужденно, буквально как ни в чем не бывало. Наблюдение за ним до сих пор велось скрытно, с предельной осторожностью; по всему выходило, что никаких показаний он никому не давал и вообще не подозревает, что его пасут уже, как минимум, вторые сутки подряд. Но тогда откуда у дома Глеба взялась засада? Или это все-таки работа его превосходительства? Но зачем, почему? Чертовщина какая-то, мистика…

Звонить ему Глеб не стал: где наружка, там и прослушка, а он еще хотел немного погулять на свободе. Проводив генерала и его хвост до Лубянки, он смотался в ближайшее кафе, плотно позавтракал и вернулся на свой наблюдательный пост напротив служебного подъезда. Поскучав там часа полтора или два, он совсем уже, было, собрался подыскать себе до вечера какое-нибудь более конструктивное занятие, но тут ворота открылись, и из них выехал служебный автомобиль Потапчука. Стекла покрывала густая тонировка, но, судя по тому, как просели амортизаторы, машина шла далеко не порожняком.

И вот что странно: группа наружного наблюдения за ней не последовала. Она куда-то испарилась, пока Глеб завтракал, и, кажется, не собиралась возвращаться к исполнению своих обязанностей. Отозвали? Или Потапчук просто уступил машину кому-то из своих подчиненных?