Исполнение приговора

Этажом ниже трижды щелкнул дверной замок, чуть слышно скрипнула осторожно повернутая ручка. Ждать дольше, если и имело смысл, то было очень и очень рискованно. Да, у генерала есть пистолет, и он начеку – Потапчук, разумеется, а не пистолет. Но его превосходительство уже далеко не молод, а противник у него серьезный – такой, какого и врагу не пожелаешь. И вообще, если рисковать приходится в любом случае, порядочный человек скорее рискнет собой, чем чужой жизнью. А уж офицеру ФСБ сам бог – в смысле, служебный долг и присяга – велел заслонить собой от пули генерала того же ведомства.

Глеб резко, но бесшумно распахнул дверь, и в то же мгновение на площадке так же резко и бесшумно включился свет. «Двадцать первый век», – с неудовольствием подумал Слепой и на цыпочках побежал вниз по лестнице.

Он был уже на полпути, когда в известной ему квартире один за другим хлестко ударили целых три выстрела. Стреляли без глушителя, и это точно был не «Стечкин», голос которого Глеб знал, как свой собственный. Заряженный сухой штукатуркой «вальтер» в расчет не принимался; следовательно…

Из-за неплотно прикрытой двери послышался глухой шум падения, а потом, после короткой паузы, слегка дрожащий, но легко узнаваемый, полный гневного недоумения голос Федора Филипповича:

– Ах ты, поганец…

«Знакомого встретил, что ли?» – стоя за дверью, подумал Глеб. Чего-то в этом роде следовало ожидать: в конце концов, тот, кто сумел до мелочей изучить биографию агента по кличке Слепой, должен был состоять в более или менее близком знакомстве и с его куратором.

В данный момент это не имело большого значения: сейчас нужно было обеспечить его превосходительству спокойный отход, а свисающая с крыши веревка в этом смысле ни на что не годилась – так он по ней и поднялся!

Сломя голову, но при этом бесшумно, Глеб бросился по лестнице вниз. В тамбуре он остановился, чтобы нацепить темные очки и вынуть пистолет – приметы, по которым парни из группы наружного наблюдения могли опознать Черного Подполковника. Снаружи вдруг послышался быстрый топот, домофон заверещал, как тамагочи под отверткой любознательного юноши пяти лет от роду, железная дверь распахнулась резким рывком, и Глеб коротко и точно ударил появившегося на пороге рослого, запыхавшегося от бега гражданина с пистолетом в руке кулаком в подбородок.

Бил он от души – так, что кисть левой руки разом онемела, а гражданин с пистолетом, отлетев на два метра назад, ударился икрами о край скамейки и с шумом, треща ломающимися под его тяжестью сочными стеблями, завалился в заросли георгинов в разбитом кем-то из жильцов под окнами палисаднике. Там он и остался – на срок от десяти минут до бесконечности, в зависимости от особенностей своего организма. Впрочем, Глеб надеялся, что до бесконечности дело все-таки не дойдет – парень выглядел по-настоящему крепким, и челюсть у него была, ей-ей, как каменная.

Зеленый «фиат» под каштаном стоял с распахнутой задней дверцей. Крепыш с пистолетом еще рушился в георгины, когда в машине разом распахнулись еще две двери, и ребята, которые, как оказалось, даже и не думали спать и притом обладали неплохой реакцией, выскочив наружу, молча устремились в разные стороны, отрезая Глебу пути к отступлению. Им казалось, что они точно знают, с кем имеют дело, и они не тратили дыхание на угрожающие вопли: «Стой, стрелять буду!» – и прочую бессмыслицу в этом же роде – они просто бежали, вкладывая в рывок все силы, как спешащие наперерез матерому волку гончие псы.

Впрочем, этим псам, при всех их достоинствах, еще многому следовало научиться, прежде чем выходить на настоящую охоту. Окажись на месте Глеба его двойник, оба умерли бы на бегу с интервалом, самое большее, в секунду. Но им посчастливилось нарваться на оригинал, который ничего не имел против них лично, и они уцелели – ну, если и пострадали, то не очень сильно, без необратимых последствий.

Один из них бросился вправо, другой влево; Глеб, недолго думая, подрисовал к образованному их расходящимися курсами углу биссектрису, рванув строго по прямой – по ведущей к подъезду короткой асфальтированной дорожке, поперек дворового проезда, по капоту старого отечественного драндулета, что мирно дремал под толстым слоем пыли и копоти на спущенных, вросших в асфальт шинах, через вкопанный в землю самодельный столик для домино и дальше, в неосвещенный лабиринт граничащих с территорией ремонтного завода старых московских дворов.

– Стой, гад, буду стрелять! – осознав риск потерять беглеца в этих темных закоулках и не выдержав груза нежданно-негаданно свалившейся на плечи ответственности, выкрикнул один из преследователей.