Исполнение приговора

Солнце постепенно клонилось к западному горизонту, дневное пекло пошло на убыль, но с наступлением вечера намного прохладнее не стало: раскалившиеся за день камни, асфальт, бетон и штукатурка щедро отдавали накопленное тепло, и дышать по-прежнему было нечем. Кондиционер в конспиративной берлоге отсутствовал, имевшийся вентилятор помогал слабо. Федор Филиппович распахнул все, сколько их было в наличии, форточки, но сквозняк, на который он рассчитывал, так и не образовался: воздух снаружи был горяч и неподвижен, как залитое в форму, медленно и неохотно остывающее стекло. Генерал часто бегал в ванную, чтобы ополоснуть лицо и руки, четырежды за день принял прохладный душ (каждый раз опасаясь, что его застрелят прямо тут, в ванной, голенького, и стыдясь своей посмертной, выставленной на всеобщее обозрение наготы), но ничего не помогало: тело моментально покрывалось липким потом, стоило только одеться. А ходить голым хотя бы по пояс Федор Филиппович не мог – не потому, что стеснялся сидящего у мониторов оператора, а потому, что должен был где-то прятать пистолет. Изнывая от жары и тревоги и периодически хватаясь за нагрудный кармашек, чтобы проверить, на месте ли валидол, генерал саркастически кривил рот: да, ничего не скажешь, хорош из него сейчас помощничек для Глеба!

Чтобы не уснуть, он пил крепко заваренный и охлажденный в холодильнике чай, добавляя в него лед. Ближе к вечеру лед кончился, а наморозить новую порцию тарахтящий, как колхозная молотилка, старенький «Саратов» в такую жару просто не успел. Федор Филиппович засунул в морозильное отделение стеклянный кувшин с горячим, только что заваренным чаем, на что ископаемый холодильник отреагировал усилившимся гулом и тарахтением компрессора, закрыл дверцу и отправился в гостиную. Здесь генерал включил древний, как все в этой квартире, находящийся при последнем издыхании цветной телевизор, заглушил звук и, усевшись в кресло, стал в полной тишине наслаждаться зрелищем, которое являли собой ведущие очередного выпуска новостей. Зрелище было, без преувеличения, сюрреалистическое: из всего спектра в барахлящем ящике сохранились только красный, желтый и фиолетовый цвета, располагавшиеся по картинке в произвольном порядке. Пока картинка оставалась статичной, это выглядело довольно забавно, а когда на экране начинало что-то происходить, разобрать что бы то ни было в хаосе беспорядочно перемещающихся, мерцающих цветных пятен становилось попросту невозможно. Отсутствие звука довершало абсурдную картину; возможно, такое странное времяпрепровождение могло показаться оператору подозрительным, но Федору Филипповичу было наплевать: пусть думают, что хотят. Чем, скажите на милость, должен заниматься запертый в четырех стенах пленник – обои клеить? Да, сидит и смотрит испорченный телевизор; да, без звука, и кому какое дело? Может, ему так лучше думается, а может, звук в старом сундуке пропал сам по себе, в результате очередной поломки…

На самом деле Федор Филиппович не развлекался и ничего такого не обдумывал, а просто терпеливо ждал. Вся имевшаяся у него пища для размышлений была давным-давно тщательно пережевана, проглочена и переварена; продолжать думать вхолостую означало бы наживать себе мозговой гастрит, а в перспективе и язву – точно так, как это бывает, когда долго остающийся пустым желудок начинает переваривать сам себя. Что же до звука, то его генерал отключил, чтобы не проворонить появление убийцы, вероятность которого расценивал как близящуюся к ста процентам.

До наступления темноты этого не произошло – как, впрочем, и следовало ожидать. Кое-как дотянув до начала двенадцатого, Федор Филиппович выключил опостылевший телевизор и нарочито неторопливо совершил вечерние гигиенические процедуры. Прохлада с темнотой так и не пришла, но от очередного холодного душа генерал, хоть и с трудом, все-таки воздержался: сейчас, ночью, опасность быть застигнутым без штанов и спрятанного в них пистолета возросла настолько, что пренебречь ею он уже не рискнул.

Очутившись в мертвой зоне, которая, как он надеялся, не просматривалась ни одной из установленных в квартире скрытых камер, Федор Филиппович достал из кармана переданный Глебом в числе прочего пузырек, вытряхнул из него небольшую сероватую пилюлю, бросил в рот и проглотил. Это простое действие означало гарантированный удар по его больному сердцу, зато теперь он точно знал, что до наступления утра сон его не одолеет. Так же точно он знал еще одну вещь: две, от силы три ночи, проведенные без сна при помощи лекарства доктора Глеба, и киллер ему уже не понадобится.