Испанский жених

Через несколько дней опухоль на его лице стала спадать. Во дворце, в городе и в стране говорили: «Вот и еще одно чудо совершил Диего Благословенный».

Карлос поправился физически, но его умственное расстройство лишь приняло более агрессивную форму. Прошло немного времени, и его уже нельзя было оставлять в Алькале: ему предстояло занять свое место при дворе. Поэтому он переехал в Мадрид, куда вместе с ним прибыли дон Хуан, Александр Фарнезе и два его кузена, Максимилиан и Мария Австрийские.

Эти интеллигентные молодые люди могли бы составить превосходную компанию любому нормальному юноше – но поведение Карлоса было далеко не нормальным. Иногда он целыми днями не произносил ни единого слова; подолгу отказывался от пищи, и тогда многие начинали опасаться, что он умрет с голоду; затем вдруг заказывал себе умопомрачительно обильный стол и начинал жаловаться на недомогание, поскольку в еде тоже не знал меры. Иной раз Карлос посреди ночи вскакивал с постели и требовал подать ему вареного каплуна; в таких случаях он хватал специально припасенную плетку и стегал какого-нибудь слугу до тех пор, пока не приносили требуемую пищу. От него мечтали избавиться все слуги – за исключением незаконнорожденного Гарсии Осорио, который лучше всех умел успокаивать его. В свою очередь Карлос относился к нему снисходительней, чем к кому-либо: красота и смышленость Гарсии нравились ему и в то же время позволяли острее чувствовать свое формальное превосходство над братом. Молодой Гарсия приносил немало пользы королевскому дому, поскольку лишь он и королева умели находить общий язык с Карлосом – а королеве Филипп не позволял слишком часто видеться с принцем.

Карлос очень переживал из-за того, что к нему не пускают Изабеллу.

Порой Карлос собирал группу молодых людей – самых распутных, каких только мог найти в городе – и отправлялся с ними скитаться по улицам Мадрида. Они оскорбляли встречных женщин, срывали с них плащи, позволяли себе непристойное обращение с ними. Изнасилований Карлос не допускал – в результате чего в округе пошла молва об импотенции принца, приводившее его в бешенство. Однако он не делал ничего такого, что могло бы подтвердить или опровергнуть слухи, и это еще больше укрепляло мнение, составленное о нем горожанами.

Весь мир знал о крайней неуравновешенности испанского принца. Тем не менее многие добивались его руки. Екатерина де Медичи, желавшая выдать за него Марго, донимала письмами королеву и короля Испании. Были разговоры о женитьбе Карлоса на его тетке Хуане, и Филипп в общем-то не возражал против этого брака. Правда, многим казалось, что они составили бы довольно странную пару – она со своей меланхолией, а он со своим буйным помешательством. Мария, сестра Филиппа, и ее муж Максимилиан мечтали сохранить его для своей дочери Анны. Они даже предлагали Филиппу заранее выплатить приданое к будущей свадьбе.

Карлос любил представлять себя супругом – либо Маргариты, либо Анны. Больше всего ему нравилось воображать, будто он запасается несколькими лошадьми и скачет во Францию, где Екатерина де Медичи принимает его и женит на своей дочери Марго. С таким же удовольствием он мысленно проделывал путь в Австрию, где дядя Макс и тетя Мария выдавали за него кузину Анну.

Однако самой желанной для него оставалась женщина, одно лишь упоминание имени которой могло иной раз привести его в чувство, вернуть ему относительную способность понимать происходящее. Этой женщиной была Изабелла, супруга его отца.

Елизавета продолжала носить роскошнейшие наряды, баснословно дорогие украшения, но уже не любовалась ими, как прежде. Временами она тосковала по родине; в иные дни ужасалась сообщениям, приходившим оттуда. Елизавета не могла понять, почему католики и гугеноты так ожесточенно сражались друг с другом. Почти все, кого она знала, оказались вовлеченными в кровопролитную гражданскую войну. Гизы воевали против принца Конде и Колиньи. Жанна Наваррская, с чьим сыном она так часто играла в Лувре, бросила вызов своему мужу Антуану де Бурбону, перешедшему на сторону католиков. И все эти трагические конфликты возникали из религиозных разногласий. Как же так? – думала Елизавета. Христианам положено любить друг друга, а не враждовать между собой!..

Ее вынуждали присутствовать на многих аутодафе, устраивавшихся специально для испанского двора. Возвращаясь с них, она проводила бессонные ночи, вспоминала мрачных инквизиторов и их несчастных жертв; перед ее глазами вновь и вновь мелькали фигуры людей в желтых балахонах, объятые пламенем и корчащиеся в предсмертных судорогах.

Она ненавидела страну, в которой жила. Эта страна была родиной пыток, а насилие и жестокость вызывали у нее отвращение.

Она уже знала, что никогда не полюбит человека, который на публичных сожжениях сидел возле нее с фанатичным блеском в глазах и взирал на мучения людей, не причинивших ему никакого зла.

Она хотела жить в мире доброты и наслаждений – а не насилия и жестокости.

Однажды мадам Клермон, ее французская служанка, пришла к ней и сказала, что хочет сообщить нечто важное.