Испанский вояж

Марина глянула поверх бокала:

— Нет, он просто ищет свободный стул для своей жены.

— Но ее же нет.

— Он ждет ее и не знает, куда посадить.

В этот момент бурбон повелительным жестом остановил официанта и стал ему что-то втолковывать по-немецки. Понятливый официант двинулся к нам и взялся за спинку свободного стула с вежливым бормотанием. Маринина ответная реплика сводилась к отказу в стуле под предлогом того, что мы кого-то ждем.

— А кого мы ждем? — оживленно спросила я.

— Никого. Просто мы не отдали стул.

— Из вредности? — осенила меня догадка.

— Из принципа, — сухо пояснила Марина.

Но торжествовать победу нам пришлось недолго. Вскоре на ступеньках, ведущих в холл, появилась дама бурбона. Он шагнул к ней навстречу и увлек к выходу из отеля. Да, месть удалась не полностью, нас подвело обилие питейных заведений вокруг.

Мы допили наши напитки, Марина зевнула и тоном, не терпящим обсуждений, сообщила, что она отправляется спать, а я осталась ждать нашего гида Рамзию, которая обещала оформить и привезти нам путевки на экскурсии. Вышла, прошлась немного по саду, но комары быстро загнали меня обратно в холл, где я увидела уютно устроившегося на диване около настольной лампы Читателя конечно же с книгой. Заметив меня, он прикрыл книгу и чуть подвинулся, как бы приглашая сесть рядом.

— Вы можете читать в таком шуме? — поинтересовалась я, показывая на открытые двери гостиной, откуда доносились бесконечные рефрены макарены.

— Да, я могу читать везде, — ответил мой собеседник.

— Я заметила это, — с моего языка сорвалась фраза, сказавшая больше, чем я хотела.

Мы посмотрели друг другу в глаза и рассмеялись. Отсмеявшись, оба почувствовали, что наше общение благополучно и быстро миновало фазу разговоров о погоде, о том, давно ли мы здесь и как нам нравится местная кухня. Мы легко заговорили об Испании. Меня занимала новейшая история этой страны, единственной из известных мне вернувшейся к монархической форме правления в последней четверти XX века. Моего собеседника интересовали сюжеты более сложные. Он пытался разобраться в логике развития цивилизации. Теория его была весьма оригинальна, если я правильно ее поняла, так как иностранные языки всегда были моей слабостью, но никогда — сильной стороной.

Вот уж никогда не думала, обладая выразительной фигурой, миндалевидными карими глазами и голосом волнующего тембра, что на мужчину наибольшее впечатление могут произвести мои уши, тем более скрытые волосами цвета темного шоколада. Главное их достоинство заключалось в том, что они были свободны. А обнаружив это, мой синеглазый брюнет изложил мне свою теорию относительно влияния понятия личной чести на ход исторического развития. Попробую кратко ее пересказать, как поняла. По мнению Алана, так звали моего собеседника, ни одна бюрократическая или репрессивная государственная машина не в состоянии поддерживать такую дисциплину и ответственность в своих гражданах, как личная честь. Языческие боги, терпимые к самоубийствам, создали идеальные условия для широкого внедрения традиции смывать позор со своего имени чужой или своей кровью. Наличие этого понятия создает устойчивую основу для регуляции отношений между гражданами и государством, а также между людьми. Нельзя заниматься казнокрадством — узнают, и придется умереть до суда, чтобы спасти честь семьи. Нельзя молодой девушке заводить любовника — узнают отец и братья и убьют, чтобы спасти свою честь. Нельзя сдаваться — лучше умереть в бою. Нельзя обзывать кого-то рогоносцем — его шпага может заткнуть твою глотку. Пылая синими глазами, отбрасывая пряди волос с высокого бледного лба, Алан говорил, что честь вернее любых божественных заповедей останавливает человечество от грехопадения. Она — именно та пружина, которая заставляла вертеться колесики истории, а человечество — развиваться на протяжении двадцати веков. Но теперь, как утверждал Алан (и я начала разделять его тревогу), мир оказался на грани гибели, близок конец света, и главной опасностью для него была… демократия. В этом месте я вынуждена была узнать, а из какой страны прибыл в наш скромный отель столь пылкий поборник чести и противник демократии. Оказалось, из Голландии, из Гааги. Честно говоря, спросить что-нибудь умное про Голландию я не могла, поэтому вернулась к теме противостояния чести и демократии.

— Я всегда считала, — сказала я, решив добавить к арсеналу кокетства кроме ушей еще и язык, — что в основе демократического общества лежит защита своих граждан, в том числе и их чести, государством.

Моя краткая, но меткая реплика произвела сильное впечатление.

— Да, вы уловили самую суть, — в искреннем порыве он взял меня за руку, а я мысленно провела инвентаризацию остальных, оставшихся в моем распоряжении средств обольщения, и поняла, что резервы есть.