Испанский вариант

«Не может быть, чтобы закон наследства имел силу абсолюта, – подумал Цесарец как бы со стороны и поэтому очень точно. – Если он несет в себе черты деда, черты великого своего деда, тогда, значит, я написал не драму-исповедь, а драму-ложь. Я обманул себя, а после этого обманул всех, кто читал мою драму и кто смотрел ее, когда Бранко Гавела сделал спектакль… Нет… Я никого не обманул. Дидо мог прийти сюда только с Гитлером и с Муссолини. Сам он прийти не смог бы. А мой Кватерник, наш Кватерник, конечно, понял, что приходить в страну можно только самому, не надеясь на Париж или Вену. Надо приходить к народу и знать, что тебя распнут, но нельзя принести свободу, если тебя привели под охраной чужих штыков, и это понял мой Евген и не понял этот Дидо. Палач жалеет врага только для того, чтобы вымолить прощение для продолжения своих палачеств».

– А кто были те? – спросил Цесарец, с трудом ворочая своим непослушным, шершавым, как рашпиль, языком. – Кто меня пытал?

– Сербы, – деловито ответил Дидо и достал из кармана спортивного пиджака массивный золотой портсигар. – Хочешь курить?

Цесарец покачал головой и проводил глазами этот тяжелый и скользкий золотой портсигар, когда Дидо опускал его в карман.

– Значит, они врали, когда говорили, что работают в «селячкой страже»?

– Это показалось тебе, Август. Это галлюцинации. Так бывает, когда человек измучен, сверх меры измучен.

– Ты скажи им, чтобы они так подолгу не пытали, Дидо. Они так долго мучают, что смерти ждешь как блага. Предел…

– Что? – не понял Дидо.

– Предел, – повторил Цесарец. – Надо во всем соблюдать предел.

– Есть хочешь?

– Нет.

– Сейчас придет парикмахер. Тебя побреют. И врача я уже вызвал. Какой костюм тебе принести? Белый? На улице солнечно.

– Ты зачем так говоришь?

– Как?

– А так.

– Ты свободен, Август. Я освободил тебя. Слышишь? Ты выйдешь вместе со мной. Мы пойдем на площадь и станем слушать, как поет и смеется народ. Потом мы пойдем в Каптол. Мы увидим, как люди рады свободе. Как они счастливы услышать слова Анте. Ты услышишь его слова вместе со мной, Август. Мы боролись, и вы боролись. Мы боролись против одного и того же врага – против сербской монархии, против белградской диктатуры. Мы победили, Август. А сейчас мы вместе будем строить новую Хорватию. Тебе есть что делать в новой Хорватии. В конце концов, и вы и мы – с разных сторон и разными методами – сражались за одно и то же: за свободу нации.

Цесарец покачал головой.

– Мы не сражаемся за свободу нации, Дидо. Мы сражаемся за свободу Людей.

– Ладно, – улыбнулся Дидо, – доспорим обо всем этом в газетах. Теперь ты волен писать все, что хочешь! Ты теперь живешь в Хорватии, в Независимом государстве Хорватии, Август!

– И я свободен писать все, что захочу?

– Все. Абсолютно все, Август.

– И ты напечатаешь то, что я хочу написать?

– Обещаю тебе, Август.

– Тогда скажи, чтобы сейчас напечатали в вашей газете мою статью, ладно?

– Это будет честь для нас.

– А заголовок, знаешь, какой будет у моей статьи?

– Какой?

– Он будет очень красивым, этот заголовок, Дидо. Он будет замечательно красивым. Я его всю жизнь слагал, этот заголовок. Знаешь, каким он будет? «Да здравствует Советская Хорватия!»

…Когда командир комендантского взвода, выстроенного для проведения казни, предложил Огнену Прице надеть на глаза повязку, тот ответил:

– Вы банда. Обыкновенная банда. А я привык смотреть в глаза бандитам.

После первого залпа Прица и его друзья рухнули возле белой стены, пахнущей солнцем, теплом и морем. Они падали молча, медленно, и только Отокар Кершовани не упал, как все остальные. Он не был убит – пуля прошла сквозь плечо, – и он почувствовал запах своей крови, которая дымно и размеренно вместе с дыханием выплескивалась на грудь.