Испанский вариант

«Пусть продолжает биться лбом в ворота мачековского дома, – думал Веезенмайер, наблюдая за тем, как официант ставит перед Малетке вазу с мороженым «ассорти». Здесь имели привычку забывать фруктовый сорт, считая, что самое главное – это шоколадный и ванильный. – Если он провалится по всем направлениям, у меня максимальный выигрыш. Штирлиц прав, надо внедрять как можно больше наших людей с тем, чтобы при формальном господстве любого здешнего политика реальными хозяевами положения были мы».

– Мои сотрудники также в вашем распоряжении, – добавил Веезенмайер.

– Наверное, только национал-социализм отличается таким искренним товариществом, – сказал Малетке, доедая мороженое.

– Вы правы. Только поэтому мы идем от победы к победе. Еще мороженого?

– Нет, благодарю.

– Рейхслейтер ориентировал вас на борьбу за Мачека до конца? – спросил Веезенмайер.

– Да.

– Вы решили начать работу с усташами, исходя из той ситуации, которая здесь сложилась сейчас?

– Да, – ответил Малетке. – Это моя инициатива.

– Рискованно. Я опасаюсь за вас. Это могут неверно понять в Берлине.

– В конце концов любая работа лучше бездействия. Но теперь, когда вы будете помогать мне, я конечно же продолжу атаку на Мачека. А ваша задача здесь?

– Общий комплекс. МИД интересует ситуация в целом.

– Их не интересуют усташи? – рассеянно спросил Малетке.

«Клюнул, – снова отметил Веезенмайер. – У него есть свои информаторы, он знал о моих связях с Грацем. Он клюнул на усташей».

– Усташи, конечно, тоже. Если хотите, я сведу вас с их представителями.

– Такой просьбой я не вправе затруднять вас. Это я смогу в крайнем случае организовать и сам.

– Ну, какая ерунда! Я попрошу моего сотрудника Штирлица свести вас с надежными людьми.

Малетке ждал чего угодно, но только не этого. Он понимал, что в Хорватии есть две силы, на которые рейх мог бы опереться: Мачек, согласись он пойти за Берлином, и усташи, если Мачек откажется пойти за Берлином бескомпромиссно и слепо. То, что Веезенмайер настойчиво советовал продолжать работу с Мачеком, было понятно Малетке – тот ставил под удар конкурента. Но то, что Веезенмайер согласен отдать ему и вторую возможную силу, этого Малетке не ожидал и поэтому за кофе, которое подали после мороженого, смотрел на Веезенмайера потеплевшими глазами, только сейчас заметив, какое открытое и благородное лицо у его товарища по совместной борьбе за идеалы национал-социализма.

– Где Штирлиц? – спросил Веезенмайер Фохта, проводив Малетке. – Он мне срочно нужен.

– На встрече. По-моему, вне Загреба.

– Кто разрешил ему покидать Загреб?

– Указание из Берлина.

– От кого?

– От Гейдриха.

– У него есть высокий покровитель, у этого Штирлица, не правда ли, Фохт? Сразу же, как вернется, ко мне! И не один, а с полковником Везичем. Хорошо, если Штирлиц будет у меня к пяти часам, а не к ужину, как мы уговаривались.

…Выжимая максимум мощности из мотора консульского «мерседеса», Штирлиц гнал из Сараево в Загреб, понимая, что на встречу с Везичем он опоздал и что в городе за время его отсутствия могло случиться такое, к чему он не был готов. И надо будет начинать все сызнова, и это новоебудет развиваться по законам иного темпа, в иных параметрах; словом, это будет уже совсем другое, и к нему предстоит подстраиваться, а не подгонять его, как девять часов назад в Загребе, под свой ритм и замысел.

Не отрываясь взглядом от крутого серпантина дороги, Штирлиц думал о том, что всякого рода пересеченность взаимосвязанных случайностей влияет на человеческие судьбы, а порой и на судьбы государств таким образом, что нет-нет да и появляется вновь гипотеза о заданной изначальности земного бытия, о существовании некоего фатума, говоря иначе, рока, определяющего все и вся на планете, включая тайну рождения личности и закономерность гибели ее в то или иное мгновение, угодное некоей раз и навсегда составленной программе.

Если принять эту гипотезу безоговорочно, то, видимо, страдания личностеймогли быть уменьшены, а то и вовсе сведены к минимуму: вопрос здесь во времени, ибо если воспитатели человечества взяли бы гипотезу за истину и посвятили пару столетий ее канонизации, тогда всякая боль, обида, гнев, ревность, несправедливость, бедность, смерть друга, голод детей принимались бы людьми как необходимость, сопутствующая развитию, противиться которой, а уж тем более бороться с ней – занятие пустое и смехотворное.