Испанский гамбит

– Мистер Браунштайн, к сожалению, я вынуждена сообщить вам, что ваш сын, Йозеф Браунштайн, раненный двадцать шестого мая в бою под Уэской, скончался прошлой ночью. Полученные им ранения…

– А-а-а. О боже мой! Боже, боже! Пожалуйста. Мне нужен… О боже, я…

И Левицкий стал оседать на пол.

– Санитар, – закричала девушка, – позовите скорее доктора. Этому человеку плохо. Прошу вас, герр Браунштайн. Пойдемте со мной. Прошу вас, сюда. Входите же.

Он едва сумел подняться на ноги.

– Мне сказали, что у него всего лишь незначительное ранение. Боже, мой мальчик, он, знаете, был флейтистом. Учился музыке в Париже. О, какой у меня замечательный был мальчик. Я же просил тебя не ходить на войну, сын мой. О боже, что это был за ребенок!

Дежурная ввела его во внутреннее помещение, где стояла кушетка. Почти тотчас туда вошел врач.

– Примите мои соболезнования, – обратился он к Левицкому. – Но вы понимаете, война не щадит никого. Количество погибших исчисляется тысячами. Но эти жертвы не напрасны.

– Ох, боже мой, боже мой!

– Вот, примите эти таблетки. И отдохните, пожалуйста, хоть несколько минут. Ваш сын погиб, сражаясь против Гитлера. Разве вас не утешает эта мысль, герр Браунштайн?

Левицкий положил в рот таблетки, сделал вид, что глотает. И лег на кушетку.

– Хорошо. Оставайтесь тут некоторое время, герр Браунштайн, когда вам станет лучше, можете идти. А мы пока постараемся разобраться, куда они положили тело вашего сына. Тогда вы сможете навестить его.

Левицкий закрыл глаза, надеясь, что тогда они поскорей уйдут. Выждал еще минут пять и мигом скатился с кушетки. Выплюнул таблетки и кинулся к картотечному шкафу, стоявшему у стены. Вытянул ящичек с буквой «Ф» и быстро пролистал карточки.

Карточки с фамилией Флорри там не было.

«О, черт бы подрал этих испанцев! Конечно, эти карточки давно устарели. Какие безнадежные болваны! Чтоб вас всех черти взяли, идиоты! Пусть Германия разделывается с ними как хочет, они это заслужили».

Он едва успел упасть обратно на кушетку.

– Вам уже лучше?

– Да, мисс. Я, пожалуй, пойду.

– Герр Браунштайн, может быть, нам следует попросить водителя, чтобы он отвез вас домой? Где вы остановились?

– Нет. Спасибо вам, конечно. Я и сам доберусь.

Она провела его через приемный покой.

– Одну минуту. – Девушка остановилась у своего стола. – Я нашла это для вас.

Она выдвинула ящик и что-то достала из него.

Медаль.

– Это медаль «За заслуги перед Республикой». Я подумала, что вам будет приятно иметь это на память о вашем сыне.

– Но это ваше.

– Моего брата. Был награжден ею в прошлом году. Но он погиб при обороне Мадрида. Вот, и я хотела бы, чтобы она была у вас. Ваш сын тоже заслужил ее, разве не так?

Левицкий вдруг испугался, что опять упадет в обморок.

– Вам плохо?

– Не принесете ли стакан воды? Мне нехорошо. В горле совсем пересохло.

– Конечно, конечно. Сию минуту принесу.

И она исчезла. Теперь Левицкий смог разглядеть папку, лежавшую на столе. На переплете было написано: «ФЛОРРИ, РОБ. (Англия). 29-я дивизия».

Он распахнул папку, глаза заскользили по строчкам испанских букв, пока не выхватили последнюю запись: «Liberaci'on, 5.22.37 Permiso Cab de Salou».[65]

Когда девушка вернулась со стаканом воды, он жадно схватил его, залпом выпил и повернулся к двери.

– Медаль! Вы забыли медаль.

– Спасибо, мисс, – поблагодарил он и взял чужую награду.

В тот же день Левицкий отправился в Каб де Салоу, но перед отъездом завернул на кладбище и отыскал сторожа, которого видел утром.

– Вы что-то хотели?

– У меня есть медаль.

– И что, se~nor?

– Она принадлежит юноше, который похоронен здесь. Его фамилия Браунштайн. Не могли бы вы положить ее под дощечку с его именем?

– Хорошо, – ответил старик, и Левицкий отбыл.

Ему не пришло в голову подумать над тем, почему папка Флорри оказалась не в общей картотеке, а на столе дежурной. Причина же была в том, что на эту карточку поступил приказ из СВР. И майор Володин уже спешил в Таррагону, чтобы забрать ее.

22 Миссия

– Комрад Флорри, я хотел поговорить с вами о танках, вы не удивлены? И о мостах. Это вопрос нашего будущего.

К Флорри обращался мужчина, растолстевший, но до сих пор энергичный. На нем был мешковатый, с высоким воротом свитер, растянутый нижний край которого ни в малейшей степени не замаскировали ни портупея с тяжелым самозарядным «старом»,[66] ни куртка, накинутая на плечи. Приветствуя Флорри, входящего в комнату Джулиана, он встал, и на лице его заиграла фальшивая улыбка.

– Рад, что вы к нам присоединились, – произнес он. Стеклянный глаз смотрел тускло и безжизненно, зато второй сверкал адским блеском. – Рана вас уже не беспокоит?

– Нет. – Флорри чувствовал, как глубоко безразличен его ответ Стейнбаху. – Всего лишь царапина.

– Вы уже знакомы с моим другом Портелой. Хотя встречались при довольно щекотливых обстоятельствах, насколько я помню.

– Что и говорить, сегодня ваш друг в значительно лучшей форме. Прежде я считал чудеса монополией церкви.