Испанская гитара

Он видел последствия терактов в Грозном, Кизляре, Буденновске. Он видел, как отвечают огнем на атаки сверху, и знал, как пахнет земля, на которую пролили кровь. Через некоторое время он думал об этом без надрыва, без пафоса, как про обыденное, вроде чистки картошки или тех же дачных забав – иначе и свихнуться недолго. И то, что человек ко всему, оказывается, привыкает, – даже к тому, к чему не должен бы, – позволило Павлу говорить, наконец, об этом так, как он хотел.

Его статьи переместились на первые страницы, потом Павлу сделал предложение другой таблоид, и в этот таблоид он перешел. Там платили уже немного другие деньги, там можно было составить себе репутацию, если не особо отходить от генеральной линии партии: газета финансировалась «сверху». Впрочем, долгое время Павла это не интересовало: он писал о войне, о простых ребятах, которые туда отправляются, и о том, какая все-таки это гадость и пошлость – война. Это считалось свободой слова, а на опасную территорию Санников не заходил – не потому, что опасался, а потому, что не думал о ее существовании.

Затем в жизни Павла появился генерал Пономарев.

Генерал оказался прекрасной личностью, делавшей на войне деньги. Всю историю Павел вспоминать не любил, но получилось так, что в руки военного корреспондента попали бумаги, удостоверяющие, что Пономарев продает чеченцам оружие. Вот так просто, за хорошие деньги, и этим оружием потом убивают наших русских парней. Для идеалиста, которым Павел, ко всеобщему удивлению, продолжал оставаться, это было как удар под дых.

К тому моменту его отношения с Ириной слегка разладились – ее раздражало, что муж редко появляется в Москве, а когда появляется, говорит в основном о каких-то кошмарах и не желает возить рассаду на дачу, – таблоид заскучал, главный редактор «не подумал», и статья Павла Санникова о хищениях генерала Пономарева украсила первую страницу и еще немного вторую.

Павел Санников всегда был Робин Гудом.

Он понятия не имел, что все это может… закончиться.

Из ресторана по-прежнему доносилась музыка и громкие голоса, а Павел с Машей молчали. Потом Санников взял бокал и допил вино – оно уже успело согреться и на вкус показалось очень сладким и каким-то противным. Маша покачала головой, словно не зная, что еще добавить, но Павел тут же выяснил, что ошибся. Останавливаться Журавлева не собиралась.

– Слушай, – сказала она и сняла свои обсыпанные стразами очки. Совсем близко Павел увидел ее глаза, большие и зеленые, – я вот тогда не поняла и сейчас не могу понять. А почему ты не стал бороться? Видно же было, что ты прав, а тот – нет.

Павел молчал.

Не говорить же ей, что ради себя он не смог, не захотел, не потянул, а ради кого-то еще… Не для кого было.

Если бы у него была тогда женщина, ради которой стоило зубами путь себе выгрызать, тогда он, наверное, выгрыз бы. Или пал смертью храбрых, как Листьев, с пулей в башке, в собственном подъезде. Но такой женщины не было. Он-то, дурак, думал, что его жена – именно такая, что ее олений взгляд обещает преданность до гроба и отвагу жены декабриста, а оказалось – ошибся.

Ничего в ней не имелось от жены декабриста.

Она сразу начала его пилить, что он все сделал не так и нужно было как-то по-другому. Ходить, вымаливать, просить за себя (не умел он никогда в жизни за себя просить!), требовать, скандалить. Тогда бы, наверное, что-то наладилось. Но он не смог, он и понять-то не сумел, как и почему она считает, что он неправ – а она считала!

– Ты разве не понимаешь, против кого можно ходить, а против кого нет? – говорила Ирина, и лицо у нее становилось узкое и злое. – Ты бы еще президента в таком ключе описал! Паша, чем ты думал, скажи мне?!

Он думал тем, чем приучили с детства, – головой. Он думал, что если напишет сейчас вот это, истинное, искреннее, то, может, в огромной стране, которую не понимают не только иностранцы – даже в ней живущие не всегда понимают! – станет чуточку светлее и легче. Может, не улучшится жизнь шахтеров и врачей, а может, и улучшится, потому что он, Павел Санников, написал правду о человеке, перешедшем границы дозволенного. Он все время помнил этот рассказ Рэя Брэдбери – «И грянул гром». Павел помнил, что может случиться с миром из-за одной раздавленной бабочки.

«Я напишу это сейчас, и, возможно, где-то в далеком будущем мой внук, который вымахает под два метра на радость дедушке, вечером спокойно вернется домой, и долбаные гопники не сломают ему руку. Я напишу это сейчас, и в районную больницу в Новгородской области завезут аппарат искусственного дыхания, и он спасет жизнь девушке восемнадцати лет, студентке юрфака. Я напишу это сейчас, и завтра кто-то одумается и не начнет воровать, убивать, грабить, потому что поймет: за это приходит возмездие. Оно настигает всех, даже самых сильных, самых великих».

Он был идеалистом, Павел Санников.

До того дня, как вышла статья.

Она вышла, и Павел Санников – идеалист, мечтатель, борец за родину – как журналист закончился.