Испанец

Игорю Марина понравилась, очень понравилась, это верно; понравилась ее скромность, ее чистота, но вот ее тургеневская барышня с жалким взглядом побитой собачонки – нет. А Марина, оглушенная нахлынувшим на нее чувством, так растерялась, что просто не знала, как себя вести, и просто пошла по привычному сценарию. И на какой-то невинный вопрос Игоря не нашла ничего лучше, чем потупить скромно глазки и пробормотать что-то типа «да где уж мне, кому я нужна?»

Игорь строго посмотрел на Марину и задал один лишь вопрос:

– Ты что, совсем себя ни во что не ставишь?

От этих слов тургеневская девушка разлетелась в куски; Марина, испытывая мучительный стыд, ничего не ответила, но вопрос ее встряхнул, заставил ныть и привычно испытывать чувство ущербности. Было чудовищно больно услышать это от любимого человека, в первые же дни их знакомства, но Марина была благодарна Игорю за то, что смогла избавиться наконец-то от стыдного желания, чтобы ее пожалели, как убогую и несчастную.

Избавилась от жалости к самой себе.

Игорю не нужна была в жены жалкая, забитая девчонка.

Он был достоин только самого лучшего!

«И я буду такой! – упрямо сжав зубы, думала Марина. – Буду!»

Однако, время шло, а дальше приятных прогулок под луной и разговоров о светлом будущем отношения Марины и Игоря не продвигались.

Был, правда, неловкий, торопливый секс – Марина почти ничего не почувствовала, – и после процесса долгое любование ею, слегка напуганной и удивленной тем, как странно и неприятно все прошло, когда любимый шептал ей «не наглядеться на тебя, не надышаться». Марина утешала себя тем, что, вероятно, у нее просто мало опыта, и она просто не смогла расслабиться, самое-то главное это сам факт состоявшегося акта любви! Но после этого неудачного свидания Игорь не предпринимал попыток снова с нею переспать, хотя и покидать ее, вроде, не собирался.

Он все так же ходил к Марине по вечерам, они много говорили, но и только. И все чаще перерывы между визитами Игоря были все длиннее, он проводил с Мариной времени все меньше, а в его поведении, в его голосе проскальзывали какие-то противные, циничные ноты, и Марина уже с рудом успокаивали себя, уговаривала – «ну, это же твой любимый, твой Игорь, без которого ты жить не можешь!», – подавляя в себе зарождающуюся обиду и… отвращение.

Нет, нет, это же Игорь.

Показалось.

Не может он быть мерзавцем. Не может он меня бросить после всего того, что говорил мне, после всего того, что обещал, после стольких совместных мечтаний и выстроенных воздушных замков! Не может! Иначе зачем все это?! Зачем все это было?! Зачем было дарить ей надежду?

Вот этого объяснить Марина совсем не могла. Игорь разочаровался в ней? Хочет бросить, но не решается вот так, в лоб, заявить что все кончено? Или есть какая-то иная, веская и объективная причина? Вероятно, Игорь, такой основательный и рассчитывающий свою жизнь на десять шагов вперед, просто не хочет приводить ее в дом своих родителей, справедливо полагая, что молодые должны жить отдельно.

Сердце чувствовало что-то недоброе, но Марина отгоняла эти мысли прочь.

Разум никак не соглашался отказаться от пережитого счастья и требовал повторения, требовал еще и еще эмоций, но…

***

Внезапно произошло две вещи: после того, как Марина блестяще защитила диплом, исчез, ничего не сказав, Игорь – совсем, став недоступным еще и в сети, – и умерла бабушка Марины, пожалуй, единственный в мире человек, который Марину любил и поддерживал.

Это была страшная, тяжелая неделя. Измученная, посеревшая от горя Марина и думать забыла о пропавшем женихе. Пожалуй, было даже лучше, что его не было. Вести себя в такой ситуации она не умела совсем; ее хватало лишь на то, чтобы молча сидеть и смотреть в одну точку, молча переживая горе.

Отец плакал; а мамаша, напротив, была оживлена и очень деятельна. После бабушки оставалась квартира, и у Елены Петровны на нее были огромные планы. Прихлебывая поминальный кисель, она размышляла, продать ли «двушку» – район-то престижный, да и квартира чистенькая, приличная, – или сдавать ее.

– Вот и отмучилась бабушка, – насквозь фальшивым, очень добрым голоском повторяла Елена Петровна, делая вид монахини, узревшей светлое чудо господне. – Ничего, она недолго маялась, недолго страдала.

За эти неуместные веселенькие слова Марине очень хотелось сказать матери что-то резкое, злое, чтобы та закрыла рот и не смела его больше открывать. Но бабушка сама умудрилась дать Елене Петровне по губам, да так, что зубы лязгнули.

Вступая в права наследства, Елена Петровна с мужем обнаружили одну принеприятнейшую вещь: завещание. Нотариус, поправляя на носу очки, ехидным, как показалось Марине, голоском зачел последнюю волю бабушки, по которой право на квартиру переходи Марине, а вовсе не ее отцу.

– Вот таким вот, собственно, образом, – в повисшей неловкой тишине произнес нотариус очень мягко, словно напугался эффекта, произведенного произнесенными им словами, и Елена Петровна уничтожающе глянула на дочь, да так, что Марина тотчас захотела провалиться сквозь землю.