Искусство - вечно (фрагмент)

Вокруг расписного фургончика собралось человек тридцать, хотя в поселении было не менее пяти сотен жителей. Что ж, философски решил он, для начала и этого хватит. Вполне. Все равно до завтрашнего вечера выехать не удастся: мулам нужен отдых, хоть несколько часов; да и доброе колесо за пару минут не сделать. Времени достанет не на одно выступление. - Почтеннейшая публика, - раскланивался тем временем его напарник-зазывала, бойкий Ромеро, - и на эль, и на бублики заработаем песней и доброю вестью. Везде бываем, про всех все знаем - и все подарим, почти что даром. Коли в сердце грусть - ну и пусть, коли зреет беда - ерунда! Слушайте, слушайте, будет наука, как разгонять и унынье, и скуку!.. Последний раз он провел ладонью по струнам, проверяя настройку старой мандолины. Пора. Появившись на крыше, он, вопреки сутулости, картинно откинул на плечо пестрый плащ и горделиво скользнул взглядом поверх голов... Ледяной клинок чьих-то глаз вонзился промеж лопаток, трубадур покачнулся. Сработал обычный рефлекс - взмах рук и изгиб тела превратил падение в прыжок; он поклонился, и вновь взойдя на передок фургона, осмотрелся уже повнимательнее. Никого. Показалось? Возможно, не очень уверенно подумал он, возможно... Но когда пальцы трубадура коснулись струн, а рот открылся, чтобы начать одну из традиционных баллад, ледяной клинок вернулся. И вонзился глубже, много глубже... безжалостно вскрывая защиту и извлекая наружу то, что он скрывал даже от себя самого. Мелодия стала рваной, голос изменился, уходя одновременно вниз и вглубь. Слова... пожалуй, это все же были его слова. Его - истинного, не скрытого благодушной маской-личиной для окружающих.

Мимо леса на зыбкой границе миров,

Мимо старых, покрывшихся грязью камней;

Здесь когда-то был мой праотеческий кров,

Здесь я вырос и жил до прихода теней...

И нет боле мне хода

в те прошлые дни,

Когда славного рода

горели огни,

Когда солнце бросало

на землю лучи,

Золотистым кинжалом

сверкая в ночи.

Зрители удивленно переглядывались, не привычные ни к таким балладам, ни к такой музыке. Лишь бледный как смерть Ромеро начинал кое-что понимать, проталкиваясь в задние ряды. У него не было ни малейшего желания видеть то, что вскоре должно было, не могло не произойти. Ромеро - и тот, другой, чей взгляд послужил причиной... Нет, не другой - Иной. В отличие от ныне живущих, события былого не позабывший и не желавший забывать. Или забыть не способный. Впрочем, трубадуру было все равно. Теперь.

Я не помню, как стены рассыпались в пыль,

Я не видел, как страх беглецов пожирал.

Но я знаю, что это - не сказка, но быль,

Ибо в сказке не станет улыбкой - оскал.

Мой сломался клинок

в ту кровавую ночь,

И запомнят урок

ускользнувшие прочь

Но ни ярость, ни меч,

ни волшебная дверь

Не смогли уберечь

обреченных на смерть.

Люди уже не только переглядывались, но и перешептывались, с немалым сомнением поглядывая на трубадура. Он не слышал и не видел ничего вокруг, мысленно вернувшись туда, куда возвращаться отнюдь не хотел. И только его собственный, отчего-то охрипший голос еще напоминал о том, что вокруг - настоящее, а не прошлое. Пока, во всяком случае.

Помню цепи, и плеть, и ошейник раба;

Помню хруст кандалов и багровую тьму...

С той поры я на легких не жил на хлебах

Беглый раб, с господами веду я войну.

И когда запоет

рог меж черных холмов,

И копье всласть прольет

трусов жидкую кровь

Мое имя опять

проклянут их отцы,

И на скорбную рать

устремятся, глупцы...

Ромеро наконец выбрался из толпы и во весь дух припустил туда, откуда они прибыли не далее как сегодня утром, хотя ему казалось, что минуло полжизни. В общем-то, для Ромеро так и было. Для трубадура с сегодняшнего утра жизнь прошла не наполовину, а полностью.

До краев полон местью, от битв я устал.

Даже мертвый иной раз способен ожить;

И тогда отложил я кровавый металл,

Но петлею на горло судьбы легла нить.

Мы свой собственный рок

за собою ведем,

И в назначенный срок

до весов добредем,

И на левую чашу

положат мечты

А на правую - сажу

и зло пустоты.

Ему казалось, что теплое майское солнце стало из бледно-золотого - багровым, затянутым пеленой сладкого дыма. И не зря. Потому что под опущенными веками радужная оболочка расширялась, закрывая весь белок, а под тканью одежды менялась плоть, с жуткой медлительностью похрустывая костями и перемещая хрящи и мускулы. Изменение не слишком сильное - но достаточное, чтобы обеспечить немедленное сожжение, если вдруг это откроется. А чуть погодя так и произойдет, сдерживаться он уже не мог. Только музыка, только терзающие мандолину пальцы пока еще напоминали об окружающем мире... но вскоре, он знал, уйдет и это.

Я сумел превозмочь жесткий жребий судьбы,

И в сраженьи с собой сам себя погубил.

Да, я жив - но стоят лишь пустые гробы

Вдоль дороги, где я эти годы прожил...

Пусть услышат меня

те, кого уже нет

Дети Пепла, Огня

и Несущего Свет,

Скоро круг завершит

Колесо, и тогда

Я отброшу свой щит

и войду во Врата!