Искусство предавать

Когда Шарц впервые увидел лошадей, он никак не мог понять, на что же они похожи. В одном только не сомневался — их создал бог. Какой криворукий болван сляпал людей с гномами — это еще очень большой вопрос. Ох уж эти несуразные создания, вечно с ними сплошные проблемы с вопросами — причем, увы, без решений и ответов. А вот лошадей… лошадей точно создал бог, и это едва ли не лучшее, что у него получилось. Самым прекрасным были, конечно, звезды; рассветы и закаты тоже удались на славу, не придерешься. Добрая работа, гномская. Шарцу даже представился на миг живущий на небе гном, который старательно кует себе все эти рассветы-закаты, а потом с тоской смотрит, что же всякие люди с гномами на фоне этой красоты выделывают. А потом вздыхает и кует по новой. Ну должна же эта красота хоть как-то отзываться в сердцах! Ну не сейчас, так хоть через тысячу лет!

А теперь вот — лошади. Шарц долго не мог понять, на что же они похожи, пока раз не стряслась огромная гроза. Шарц был совершенно очарован могуществом стремительно несущихся облаков, яркими секирами молний, ласковой песнью грома и тем, как под ногами чуть дрожит, словно бы мурлыкает, земля. А воздух… никогда он еще не дышал так свежо и пьяняще… когда искры невозможной легкости пробегают по коже и кажется, что, стоит оттолкнуться — и взлетишь туда, к грозным грозовым облакам, что сталкиваются друг с другом в радостном кличе, сливаются в страстных объятиях и их могучий рык пробуждает все живое.

Лошади были совсем другие, но, если бы кто спросил у Шарца, на кого они похожи, он бы сказал, что лошади похожи на грозу. Кто знает почему? Быть может, они несли в себе какой-то отблеск могущества и величия разыгравшихся стихий, какую-то искру божьего дыхания? Шарц не знал. Просто, когда он смотрел на них, ему всегда вспоминалась гроза, блеск молний, какой-то совершенно особый свет, стремительно скользящие тучи и громкие кличи грома.

Лошади были волшебными. Сказочными. Он просто не мог понять, как их можно не любить и бояться. Разве можно бояться грозу? Ведь это все равно что самой жизни бояться…

— Прокатиться не желаешь? — голос конюха вывел Шарца из раздумий. — Да не на этом… Этот — герцогский. Ветром кличут. Я вон про того. Его Огоньком прозвали. А я — Рыжиком зову. Ишь весь какой… золотистый. Рыжик и есть.

Если скакун милорда Олдвика был похож на грозу, то рядом с ним стоял не иначе как грибной дождик. Маленький пони, темно-рыжий, с белыми «чулками» и белой же проточиной, длиннющей светлой гривой и заботливо расчесанной челкой. Из-под этой челки он и взирал на Шарца с веселым любопытством.

— Да ты что? — Шарц перепугался не на шутку. — Я же хоть и маленький, а тяжелый — куда мне на такую крохотку? Сломается еще подо мной…

Четыре Джона заржал так, что герцогский жеребец вздрогнул и посмотрел на конюха с укоризной.

— Ну удружил! — сообщил он ошарашенному Шарцу, утирая слезы смеха — каждая с добрую вишню величиной. — Да эти «крохотки» у каринтийцев бревна тягают, если хочешь знать. А что? Земля в этой самой Каринтии паскудная, каменюки сплошные, травка мелкая, жесткая — тьфу! И зимы сырые, снежные. Обычная лошадь в тех краях не прокормится, а зимой и вовсе померзнет. А эти крохотки всю зиму пасутся открыто, им даже конюшни ни к чему, и травки тамошней им хватает. Милорд их из Каринтии привез — как мир подписывали, ему пятерых таких крохотулек подарили. С виду, конечно, сущее недоразумение, а на деле скотинки славные. Едят, как маленькие, работают, как большие. Ты не гляди, что от земли едва видать. Они супротив обычной лошади… ну вроде как гном супротив человека — ростом поменьше, а силой едва ли не вровень.

Огромный герцогский жеребец и маленький каринтиец, способный, оказывается, таскать тяжеленные бревна, стояли рядом и, что характерно, мирно уживались друг с другом.

«Вот бы и люди с гномами так!» — подумал Шарц.

— Ты знаешь, Четыре Джона, я просто не умею ездить верхом, — честно признался он.

— Так я тебя научу! — обрадовался конюх. — Сейчас сходим… еще по кружечке… и научу. Нет. Лучше я принесу сюда весь бочонок!

Доктор