Читаем Искусство и жизнь полностью

Если бы только мы могли разъяснить этим думающим людям и тем миллионам, лучшей частью которых они являются, что представляет собой дело, которое мы любим и которое для нас подобно хлебу, который мы едим, и воздух, которым дышим; дело, о котором они ничего не знают и к которому ничего не чувствуют, кроме смутного инстинктивного отвращения, то тогда были бы посеяны семена победы. Сделать это, конечно, трудно, и все же если мы углубимся в одну из глав древней или средневековой истории, то у нас, может, и промелькнет мысль о возможности сделать это. Возьмите, к примеру, одно из столетий в истории Византийской империи, возьмите на себя утомительный труд и прочтите имена доктринеров, тиранов и откупщиков, которым ужасная цепь, выкованная давно умершим Римом, все еще давала возможность обманывать народ, внушая ему мысль, будто они — неизбежные хозяева мира. Обратитесь затем к странам, которыми они управляли, прочтите и забудьте длинный перечень бессмысленных убийств, совершенных северными и сарацинскими пиратами и разбойниками. Таков преобладающий итог тех сведений, которые так называемая история сохранила нам от тех дней, — бессилие глупцов и злые дела царей и авантюристов. Следует ли нам, в таком случае, отвернуться от истории и сказать, что вся она преисполнена злом? Но какова же была тогда повседневная жизнь людей? Как же тогда Европа доросла до разумного существования и свободы? По-видимому, были и другие люди, помимо тех, чьи имена и дела так называемая история сохранила нам. Этих людей, сырье для государственной казны и невольничьего рынка, мы теперь называем «народом» и знаем, что они непрестанно трудились. Да, так, и их работа не была просто рабским трудом с кормушкой перед ними и бичом за их спинами. И хотя так называемая история забыла их, — их труд не был забыт, а составил другую историю — историю искусства. Ни на Востоке, ни на Западе нет ни одного древнего города, в котором бы не сохранилось следов их горестей, радостей или надежд. От Исфагана до Нортумберленда нет ни одного здания, построенного между VII и XVII столетиями, не несущего в себе труда этого угнетенного и презираемого людского стада. Правда, ни один из них не возвысился над своими собратьями. Среди них не было ни Платона{1}, ни Шекспира, ни Микеланджело. И все же, рассеянная среди многих людей, как сильна была их мысль, как долго оставалась верной себе! Какое далекое путешествие совершила!

И такова была эта мысль все время, пока искусство было передовым и исполненным жизни. Кто знает, как ничтожно мало нам было бы известно о многих временах, если бы не их искусство! История сберегла память о царях и воинах, потому что они разрушали. Искусство сохранило память о народе, потому что он творил.

По-моему, наши знания о жизни былых времен подскажут нам, как относиться к тем честным и прямодушным людям, которые превыше всего желают прогресса, но глубоко разочарованы в искусствах. Конечно, вы можете их спросить: «Что станем мы делать тогда, когда будет достигнуто все, чего вы и мы так жаждем?» Та великая перемена, ради которой мы трудимся, — каждый по-своему, — как и вечная другая перемена, придет незаметно словно тать в ночи, и окажется совершившейся, прежде чем мы об этом узнаем. Но вообразим, что эта перемена свершилась внезапно, восхваляемая и признанная всеми благонамеренными людьми. Что мы будем делать тогда, дабы не начинать сызнова нагромождать свежую гниль на месте скорбного труда столетий? Когда мы отвернемся от флагштока, на котором только что взвился новый флаг, — за что примемся тогда, за какое дело должны будем приняться, когда в ушах наших будет еще звучать трубный глас герольдов, возгласивших наступление новой жизни?

На что еще, помимо работы, будут направлены наши повседневные усилия? Чем мы украсим работу тогда, когда обретем полную свободу и разум? Конечно, это будет труд. Но один ли труд? Должны ли все наши усилия быть направлены только на то, чтобы сократить до предела его продолжительность и продлить часы досуга далее всех пределов, о которых мечтали люди? И на что употребим мы свой досуг, если считаем, что всякий труд скучен? Будем ли мы все свободное время спать? — Если да, то, надеюсь, больше уж никогда не проснемся.

Так что же тогда мы будем делать? Что должны дать нам обязательные часы труда?

Этот вопрос встанет перед всеми людьми в тот день, когда будет покончено со многими пороками и не будет низведенных до вырождения классов, на которые можно взваливать всю грязную работу. И если люди все еще будут ненавидеть и презирать искусство, они не смогут ответить на этот вопрос.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее
Айвазовский
Айвазовский

Иван Константинович Айвазовский — всемирно известный маринист, представитель «золотого века» отечественной культуры, один из немногих художников России, снискавший громкую мировую славу. Автор около шести тысяч произведений, участник более ста двадцати выставок, кавалер многих российских и иностранных орденов, он находил время и для обширной общественной, просветительской, благотворительной деятельности. Путешествия по странам Западной Европы, поездки в Турцию и на Кавказ стали важными вехами его творческого пути, но все же вдохновение он черпал прежде всего в родной Феодосии. Творческие замыслы, вдохновение, душевный отдых и стремление к новым свершениям даровало ему Черное море, которому он посвятил свой талант. Две стихии — морская и живописная — воспринимались им нераздельно, как неизменный исток творчества, сопутствовали его жизненному пути, его разочарованиям и успехам, бурям и штилям, сопровождая стремление истинного художника — служить Искусству и Отечеству.

Екатерина Александровна Скоробогачева , Екатерина Скоробогачева , Лев Арнольдович Вагнер , Надежда Семеновна Григорович , Юлия Игоревна Андреева

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / Документальное