Искусство быть (сборник)

Что я могу знать о себе, если не знаю, что «я», которое мне известно, в основном представляет собой синтетический продукт; что большинство людей – включая меня самого – бессознательно лгут; что «оборона» означает «войну» и подчинение «долгу»; что «добродетель» означает «повиновение», а «грех» – неподчинение; что представление о том, что родители инстинктивно любят своих детей – это миф; что слава лишь изредка связана с вызывающими уважение человеческими качествами и еще реже – с реальными достижениями; что история – это искажение фактов, потому что ее переписывают победители; что чрезмерная скромность не обязательно доказывает отсутствие тщеславия; что любовь противоположна похоти и алчности; что все пытаются оправдать свои дурные намерения и поступки и представить их благородными и достойными; что стремление к власти означает подавление правды, свободы и любви; что современное индустриальное общество базируется на принципах эгоизма, обладания и потребления, а не на принципах любви и уважения к жизни, как оно вещает. Пока я не в состоянии проанализировать бессознательные аспекты общества, в котором живу, я не смогу узнать, кто я такой, потому что не знаю, какая часть меня – это не я.

* * *

В следующих параграфах я хочу сделать несколько общих замечаний о методе самоанализа.

Чрезвычайно важно проводить его, как медитацию и концентрацию, регулярно, а не только «когда вы в настроении». Если кто-то говорит, что у него нет для этого времени, он просто заявляет, что не считает это важным. Если у него нет времени, он может его найти, причем настолько очевидно, что это именно вопрос важности, которую он придает самоанализу, что бесполезно объяснять, как именно он может найти время. Вероятно, я должен добавить, что не имею в виду, что самоанализ должен стать ритуалом, не допускающим никаких исключений. Бывают, конечно, случаи, когда практически невозможно им заняться, и к этому нужно относиться спокойно. Вообще процесс самоанализа не должен носить характер подневольного труда, обязанности, выполняемой с мрачным настроением и лишь из чувства долга, но все же необходимой для достижения определенной цели. Независимо от результата сам процесс должен быть освобождающим, а значит, радостным, даже если к нему примешиваются страдания, боль, беспокойство и разочарование.

Любому, кто не разделяет страсть к покорению горных вершин, должно показаться, что восхождение – это всего лишь тяжелая работа и дискомфорт; и некоторые думают (я слышал это также в психоаналитической интерпретации альпинизма), что только мазохист может добровольно испытывать подобные неприятности. Да, альпинист не станет отказываться от усилий и напряжения, но это составная часть его наслаждения, и он ни в коем случае не захочет их потерять. Усилия бывают разными, и боль бывает разной. Боль от родов отличается от боли, которой сопровождается болезнь. Важен общий контекст, в котором прилагаются усилия или ощущается боль, и которая придает им специфические качества. Эту мысль довольно трудно понять, потому что в нашей западной традиции долг и добродетель считаются этакими строгими надзирателями; лучшим доказательством правильности поступка служит то, что это неприятно, а доказательством противоположного является то, что вам нравится это делать. Восточная традиция совсем другая, и в этом отношении она гораздо более совершенна.

Она избегает противопоставления жесткой, твердой дисциплины и ленивого, расслабленного «комфорта». Она нацелена на состояние гармонии, которая одновременно структурированная, «дисциплинированная» (в подлинном смысле этого слова), живая, гибкая и радостная.

В самоанализе, как и в психоанализе один на один, есть только одна сложность, которую нам следует учитывать с самого начала: это эффект вербализации.

Допустим, я просыпаюсь утром и вижу голубое небо и яркое солнце, я полностью осознаю окружающее, оно делает меня счастливым и придает энергии. Однако мое восприятие заключается в осознании неба, моей реакции на него, а не приходящих на ум слов типа «Какой прекрасный солнечный день!» Как только эти слова появляются и я начинаю думать об окружающем этими словами, восприятие каким-то образом теряет свою интенсивность. Если вместо этого мне в голову приходит мелодия, выражающая радость, или картина, выражающая то же чувство, то ничего не теряется.

Граница между осознанием чувства и выражением этого чувства словами очень подвижна. Существует полностью невербализованный опыт и близкий к нему опыт, в котором слова выглядят как сосуд, который «содержит» чувство и все же не вмещает его, так как чувство постоянно течет и переполняет сосуд. Слово-сосуд скорее похоже на ноту в нотной записи, которая является символом тона, а не самим тоном. Чувство может быть и более тесно связано со словом, но пока слово остается «живым», оно не особенно вредит чувству. Но наступает момент, когда слово отделяется от чувства, то есть и от говорящего человека, и в этот момент оно теряет свою реальность, превращаясь в комбинацию звуков.