Искушение Торильи

— Думаю, такие люди… испугали бы меня.

— Любопытно посмотреть, какими они тебе покажутся, — расхохоталась Берил. — Ты познакомишься с ними на будущей неделе, когда мы отправимся в Лондон.

Торилья вопросительно посмотрела на нее.

— Я решила, Торилья, — продолжала Берил, — представить тебя бомонду. Мне бы хотелось узнать твое мнение о людях света, а также посмотреть, какой покажешься им ты. Трудно вообразить, чтобы кто-то из них хоть раз в жизни встретил по-настоящему хорошего человека.

— Ты обескураживаешь меня! — воскликнула Торилья.

— Это правда, — промолвила Берил. — Ты хорошая и всегда была хорошей в отличие от меня. А я хочу быть плохой, не злой, как Бэрриморы, а просто скверной, чтобы радоваться тому, чему не следует радоваться.

— Ты вовсе не плохая! — возразила Торилья. — А когда выйдешь замуж, все переменится.

Берил не ответила, и Торилья вдруг почувствовала тревогу, оттого что положение может скорее ухудшиться. Если маркиз действительно окажется настолько злым человеком, как она думала о нем, то он способен заставить импульсивную и порывистую Берил делать вещи, о которых после придется пожалеть.

Торилья призадумалась.

Берил наговорила много всякой всячины, но она и впредь останется столь же милой, доброй, благородной и щедрой, хотя, к сожалению, и падкой на лесть.

» Но разве можно осудить ее? — решила про себя Торилья. — Ведь она так прекрасна… так невероятно прекрасна!«

Тут она вспомнила слова, некогда сказанные матерью:» Берил подобна картинам Рубенса с их яркими красками. Ты же, моя дорогая, напоминаешь скорее прозрачную акварель, которая настолько проникает в душу человека, что он не может представить себе более совершенное произведение искусства «.

Тогда Торилья думала, будто мать просто утешает ее, так как Берил привлекала к себе больше внимания.

А теперь она согласилась, что Берил — при всем своем блеске и живости — действительно подобна завораживающей картине, принадлежащей кисти великого мастера.

Словно решив переменить тему, Торилья спросила:

— А что мы будем делать со всеми этими цветами? Лилии просто безукоризненны.

Собрав часть их в охапку, она посмотрела на нее сверху вниз; в благоухании цветов чудилось нечто мистическое.

— Эти поставь в своей спальне, раз они тебе так понравились, — сказала Берил. — А остальные можно выбросить. В доме и так слишком много цветов.

— Нет, так нельзя! — воскликнула Торилья.

Цветы всегда казались ей живыми, столь же способными страдать, как и люди; она не выносила, когда слуги забывали поливать растения или выбрасывали, прежде чем букет завянет.

— Я пригляжу за ними, — сказала Торилья, зная, что кузина не слушает ее.

В холле послышались голоса, и Берил тотчас поднялась.

— Это Галлен, — возликовала она. — Я так и думала, что он приедет сегодня! О, как это замечательно! Теперь ты сможешь увидеть его.

Она бросилась через комнату и открыла дверь.

— Галлен! Галлен! — услышала Торилья голос кузины. — Как чудесно, что ты приехал! Я так ждала тебя!

До нее донесся низкий мужской голос, но Торилья не слышала слов. Она стояла с лилиями в руках, и все ее тело напряглось от ожидания встречи с маркизом Хэвингэмом. Ужас, который пробуждал в ней этот человек, был подобен горячему углю, прожигающему грудь.

Она ненавидела его. Ненавидела настолько, что, казалось, будь у нее силы, сразила бы маркиза насмерть. Прошлой ночью, ложась в постель, она молилась… молилась с еще не изведанным доселе пылом, чтобы хоть какая-нибудь причина помешала ему жениться на Берил.

Разве можно позволить любимой сестре выйти замуж за мужчину, совершающего такие преступления против человека, за угнетателя шахтеров и их семей?!

Она представляла его жирным и толстым, с окруженными сеткой развратных морщин глазами.

Она представляла его сидящим за столом и пьющим вино, красное, словно кровь тех, кто обливается ради него потом во тьме и пыли его грязной шахты.

» Как может человек допускать подобную низость, как может он быть столь бессердечным?«— вопрошала она себя.

Шахтеры Барроуфилда не только перерабатывали, они не получали положенного; их обманывал смотритель, который, как полагала Торилья, был назначен маркизом Хэвингэмом.

Существовало много способов обобрать шахтеров, и все, кто стоял над ними, набивали свои карманы.

Из их заработка вычитали деньги за свечи и порох, которыми они пользовались.

Смотритель мог по собственному желанию заставить этих людей покупать у него свечи на полтора-два пенса дороже рыночной цены.

И все это, как Торилья узнала от своего отца, творилось в копях Хэвингэма.

Плата за поломанные инструменты еще более сокращала скромный доход рабочих, а смотритель всегда мог взыскать с них сумму, намного превышающую рыночную стоимость товара. Викарий, бывало, весьма красноречиво описывал подробности.

— Они ухитряются зарабатывать шиллинг даже на ручке лопаты, — гневно обличал он местные порядки. — Рукоятка обходится здесь рабочим в шесть пенсов, хотя прежде стоила только два.

— Но разве ничего нельзя сделать? — снова спросила Торилья.

— А кого волнуют эти одураченные люди? — с осуждением сказал викарий.