Искушение. Сын Люцифера

В: Но почему мертвого?! Того же Толстого всё же читают, хоть, я согласна, и меньше, чем раньше и чем принято думать. И будут читать, я уверена, и через сто лет. А комикс забудут завтра же. Вот он действительно умрет. Это однодневка.

П (смеясь): Правильно-правильно!.. Сдаюсь. Вы меня поймали. Это я слегка погорячился в пылу полемики. Тот же «Война и мир», скажем, еще не мертв. Просто это уже глубокий старик, дедушка, никому особенно не интересный, но вызывающий уважение своим почтенным возрастом и сединами. Аксакал-долгожитель, который проскрипит еще пожалуй, лет сто, а то и все двести.

Этакая полусонная черепаха Тортилла. Дремлющая в иле на дне пруда. А комиксы — это эфемерные подёнки-однодневки, весело резвящиеся над его гладью. Завтра их не будет, и на их месте придут новые. Другие. Мириады и мириады других. А потом, в свою очередь, исчезнут и они. А Тортилла так и будет дремать в своей тине.

Но, скажите по совести, разве это жизнь? А ведь когда-то и она была прекрасной бабочкой, самой прекрасной из всех! Которой все действительно восторгались. Но сегодня всё это в прошлом. «Дела давно минувших дней».

В: Ладно, давайте вернемся все-таки к Вам. Или нет, подождите! Но ведь Салтыкова- Щедрина Вы все же назвали? Чем же он в Ваших глазах отличается от того же Толстого?

П: Его можно перечитывать. Это единственный, на мой взгляд, автор, которого можно перечитывать. Причем постоянно.

У меня постоянно лежит на столе какой-нибудь том из его собрания сочинений, которое я непрерывно перечитываю. Просто по кругу. Заканчиваю и сразу же начинаю снова. Других таких авторов я не знаю. Впрочем, это вопрос вкуса. Дело сугубо личное.

Единственная проблема — что я его уже почти наизусть выучил. (Смеется.) Скоро читать будет нечего. Хотя, последнее время я и так почти уже ничего не читаю. (Мрачнеет.) Времени нет. В основном пишу.

В: Да, давайте наконец поговорим и о Вашем собственном творчестве. Как я уже сказала в начале передачи, я сама являюсь Вашей горячей поклонницей, восхищаюсь Вашим талантом и просто преклоняюсь перед Вашим мастерством, не побоюсь всех этих громких слов и громких эпитетов. Они, на мой взгляд, вполне заслужены.

Но, знаете, Ваши романы оставляют какое-то странное впечатление. Точнее, не каждый в отдельности, а все вместе, в целом. Ваша эволюция как писателя. Выбор тем.

Все романы написаны гениально! просто сверхгениально!.. Это нечто, по мастерству вообще невероятное! — все до единого! и вот Вас-то как раз можно перечитывать и перечитывать, если это критерий мастерства — всё это бесспорно!

Но вот тематика… Первые Ваши романы были какие-то чистые, светлые, проникнутые стремлением к добру, герои все там были положительные. Это были сильные, смелые люди, вызывающие безусловную симпатию.

Но чем дальше, тем всё мрачнее и мрачнее они становились. Последние же — это вообще какой-то непрекращающийся ужас! Какие-то тёмные бездны человеческой психики. И заглядывать страшно, и оторваться невозможно!

Почему? С чем это связано?

П (после долгой паузы): Я расскажу Вам сейчас одну сказку. Притчу. Жил-был на свете один человек. Самый, что ни на есть обычный — ну вот, как я. Я ведь тоже писать начал очень поздно. Вы, наверное, знаете?

В: Да, да, конечно! И сразу же такие гениальные, абсолютно зрелые вещи! Вы как будто взялись из ниоткуда!

П (с кривой усмешкой): Ну, не совсем так. Не совсем из ниоткуда. Я вообще-то писал и раньше…

В (с огромным изумлением): Вы писали и раньше??!!

П (с той же усмешкой): Д-да… Пописывал. Было дело… Правда, под другой фамилией. Под псевдонимом.

В (с еще большим изумлением): Но почему же об этих Ваших произведениях никто ничего не слышал!?

П (неловко усмехаясь): Потому что они ничего не стоят. Они бездарны. Мукулатура! Мусор. Обычная графомания.

Да-с… Впрочем, сейчас это уже не важно.

Ну так вот. Продолжим лучше нашу сказку. Итак, жил он себе жил, колготился, бился как рыба об лед, а всё без толку! И наконец не выдержал, разодрал на себе одежды и возопил громким голосом: