Искушение чудом<br />(«Русский принц», его прототипы и двойники-самозванцы)

Разумеется, трудно было ожидать, чтобы на развитии Ивана Антоновича не сказались результаты, по меткому определению В. В. Стасова, «варварского, скотоподобного заключения» [8, л. 168]. Но одно дело утративший человеческий облик идиот, а другое дело — узник, всю жизнь проведший под надзором тюремщиков. Екатерина II лгала. Лгала как обычно, стремясь дискредитировать своих противников, наделяя их негативными оценками. Так рождались извращенные характеристики «неспособного» Петра III, «побродяги» Степана Малого, «злодея» Е. И. Пугачева, собственно всех, против нее выступавших, как людей «дурновоспитанных и праздных», которые «заражены странными рассуждениями о делах, совсем до них не принадлежащих» (из указа 5 апреля 1772 г.).

Между тем австрийский и английский посланники в один голос утверждали, что Иван Антонович произвел на посетителей впечатление рослого, физически развитого человека, хотя и с расстроенными от одиночного сидения умственными способностями [138, т. 18, с. 272; 144, т. 13, с. 78]. Из сохранившихся рапортов охраны видно, что узник следил за уборкой постели, заботился о своем костюме и «большую часть времени проводил в расхаживании по своей казарме», т. е. камере [8, л. 178 об.]. Он, кажется, даже пытался писать — об этом свидетельствовало распоряжение А. И. Шувалова конца 1750-х гг. об изъятии у Ивана Антоновича «всяких материалов для письма, в том числе извести от стен» [8, л. 176 об.]. Версия о сумасшествии Ивана сомнительна. Во всяком случае начальствовавший над приставами поручик Преображенского полка Михаил Овцын в июне 1759 г. писал Шувалову: «Истинно возможности нет, и я не могу понять: в истину ль он в уме помешан, или притворяется?» [8, л. 169 об.].

«Шлиссельбургский узник. Посещение Иоанна Антоновича Петром III в Шлиссельбургской крепости». Картина Ф. Е. Бурова (1885 г.). Из собрания Гос. Русского музея.

В. В. Стасов, опиравшийся на рапорты из Шлиссельбурга в Тайную канцелярию, так обрисовал образ узника: «Нам представляется молодой человек, с сильным, неукротимым характером… перед нами является юноша, узнавший, вопреки всем предосторожностям и запрещениям под смертной казнью, о царственном своем происхождении и непреклонно, бесстрашно, с достоинством заявляющий о нем, несмотря ни на какие угрозы; наконец, юноша, точно так же, по секрету, контрабандой бог знает от кого и когда научившийся грамоте и познакомившийся твердо и примечательною памятью, со священным писанием и множеством книг религиозного содержания — тогдашняя императрица навряд ли была образована и настолько, рассуждающий с окружающей его грубою солдатчиною твердо, уверенно, очень часто совершенно здраво и даже умно — разве все это мало со стороны человека, едва не с первого дня жизни своей вырванного из среды человеческой жизни и скитавшегося, как дикий зверь, из тюрьмы в тюрьму?» [8, л. 173 об.]. Таков был человек, с которым желал говорить Петр Федорович, таковые собеседники, чьи жизни были искалечены соперничеством высших династических интересов.

Разговор, кажется, начал Нарышкин. Он задал Ивану Антоновичу вопрос: «Кто он такой?» И услышал в ответ: «Император Иван». Так записал А. Ф. Бюшинг, на информации которого В. В. Стасов в основном и основывался (дело в том, что немецкий ученый, в те годы живший и работавший в Петербурге, по собственному признанию, слышал «все подробности посещения» от Н. А. Корфа) [8, л. 159 об.]. Бюшингу есть все основания верить: изложенный им ответ арестанта вполне соответствует тому, о чем в 1759 г. Шувалову сообщал Овцын, передавая слова Ивана Антоновича: «…он человек великий, и один подлый офицер то от него отнял и имя переменил; потом назвал себя принцем» («Я здешней империи принц и государь ваш!») [8, л. 172–173]. Эти документальные записи делают за-запись Бюшинга правдоподобной: Иван Антонович знал, кто он, и своего имени, после его перемены на Григория, не забывал.

Далее последовал вопрос: откуда он об этом узнал? Ответ изложен в пересказе, из которого следует, что о тайне рождения Иван узнал «от своих родителей и от Солдатов» [8, л. 181 об. — 182]. Память у Ивана Антоновича, как видно, была хорошая. Он жаловался на скверное отношение к нему и его семье со стороны Елизаветы Петровны, сказав, что только один офицер проявлял к ним участие. По Сальдерну — Петр III, а по Бюшингу — присутствовавший Корф (а именно он перевозил брауншвейгскую семью в 1744–1745 гг. из Ораниенбурга в Холмогоры) задал вопрос, не помнит ли Иван этого офицера? Тот сказал, что за давностью лет узнать его не смог бы, но имя запомнил — Корф.