Искушение чародея

Сын вел меня за руку по темной бесконечности, заполненной шорохами, мыслями и теплотой его ладони. Затем раздался скрежет дверной ручки.

— Осторожнее, папа, переступай. Я напридумал здесь дверь к морю. Когда-нибудь она окрепнет и станет доступной для всех. А сейчас открой глаза.

Я открыл. Передо мной было море. Берег, покрытый мягким песком. Волны, накатывающиеся зеленой стеной. Высокие пальмы. И белые птицы, кричащие в вышине.

Мы бегали друг за другом мокрые от соленых брызг. Мы собирали ракушки и пугали сердитых крабов. Мы лежали на песке, рассматривая небо, на котором, кроме большого солнца, светило еще одно, маленькое, словно в небесах тоже гуляли отец с сыном.

— Спасибо, — сказал Антон.

— За что?

— Ты смог прийти со мной. И услышал паука.

— Не за что, — сказал я.

— Знаешь, старый тополь во дворе тоже разговаривает.

— Когда-нибудь ты поможешь мне его услышать, — улыбнулся я. — Пошли домой?

— Ты хочешь позвонить маме?

— Откуда ты знаешь? — удивился я.

— Догадался. А еще ты ей скажешь, что мы сможем к ней приехать. Ты не волнуйся, я для тебя другую дверь открою, там, в новом доме.

Почему-то я был уверен, что у Антона это получится. Я растрепал пятерней его мокрые волосы.

— Ой, папа, идем быстрее, — забеспокоился Антошка. — Мне кажется, сейчас мама должна позвонить.

Где-то вдалеке, в нашей квартире, совсем в другом мире, раздался трезвон телефона. И мы побежали домой.

Андрей Марченко. Примеси

Мысли и чувства — самое ценное в Галактике. Эта добыча получше всего золота мира…

Кир Булычев. Черный саквояж

…Вроде бы саквояж должен быть добрым, толстым и надежным… А этот саквояж мне не понравился.

Там же

— Кхе-кхе, — прокашлял День-Добрый. — Погода будет меняться.

Я взглянул в окно: ласточки хоть и не парили в высоте, но к земле тоже не жались. Да и вчера в вечернем прогнозе погоды обещали переменную облачность — не более.

Об этом я сообщил Дню-Доброму. Тот отмахнулся:

— Много синоптики понимают! — обиделся День-Добрый. — И с ласточками что-то не то!

— Можно еще сходить в судомодельную секцию — у них там настоящий морской барометр висит.

— Да на кой мне барометр, Бабкин! У меня артрит — точней любого барометра. Сегодня прямо в троллейбусе скрутило, чуть не упал. Хорошо, что Митяев со мной ехал, место мне уступил…

Он достал из кармана пенал с таблетками, извлек оттуда одну пилюлю и бросил в рот:

— Совсем артрит замучил, если бы не лекарство замечательное — не знаю, чтоб делал. Мне его сам министр подарил.

— Как называется? — спросил я скорей из вежливости.

— Аураномалат. Это натриево-золотая соль яблочной кислоты… Но я к тебе по делу… Ты не мог бы пригласить завтра к двенадцати Сорокалета? Очень бы хотелось его увидеть — я буду проводить испытания своего прибора. И я уверен — успех будет полным.

Я задумчиво кивнул. Сорокалет — изобретатель с мировым именем, мой друг и учитель, работой Дня-Доброго интересовался.

И, поблагодарив, День-Добрый поднялся, но, прежде чем уйти, сказал:

— Ты тоже, конечно, приходи. И Стасика позови.

Стасик — это руководитель нашей секции изобретателей и рационализаторов в Доме Пионеров. А у Дня-Доброго была своя крошечная секция в подвале, в которую, правда, мало кто записывается. День-Добрый называет себя нутрономом. А кому хочется стать юным нутрононом? То ли дело — астрономом! Сиди себе в куполе, что в башенке над Домом Пионеров, гляди на звезды.

А нутрономы обитают поближе к земле. А еще лучше, чтоб ничего аппаратуру не расстраивало — в подвале или пещере. Как не заработать в таких местах артрит, ревматизм и прочие подобные болезни? И ведь если подумать, нутрономия нужна для народного хозяйства. Это серьезная задача — рассмотреть в толще земли все аномалии. Пока у Дня-Доброго получается не всегда и не все. Зато когда все заработает — все клады будут найдены, все залежи угля, нефти, золота или алмазов — на здоровье. Все пещеры, все подземные ходы будут как на ладони, и останется только нанести их на атлас.

Пока через прибор Дня-Доброго мы как-то увидели берег моря, которое лежит глубоко под Москвой, и даже рассмотрели скелет какого-то древнего ящера, находящийся прямо под Домом Пионеров на глубине полукилометра. Жаль, что затем прибор задымился и вышел из строя.

Сейчас День-Добрый мастерил новый аппарат, который занимал чуть не половину его секции. На новый нутроскоп уходил почти весь припой, выделяемый для Дома Пионеров, а микросхемы так и вовсе добывались всеми правдами и неправдами.

Проводив посетителя, я зашел в секцию судомоделизма — мне там была обещана модель корабля для демонстрации изобретения. Там вкусно пахло деревом, Федька Митяев колдовал над клипером «Город Аделаида».

— Чудак-человек, — сказал я. — Ведь ты его уже год делаешь. Настоящий, поди, и то быстрей построили. А толку с того? Его даже на воду спустить нельзя!