Искушение чародея

— Он думает, что там, чуть ниже оборванного листа железа, очень удобное место, но туда, жаль, жаль, очень жаль, переместиться никак нельзя: увидит Большой-Левопестрокрылый, а он сильнее, и… — Алиса замолкает, сама явно сбитая с толку. — А, это голубь. Вон, на коньке крыши. Ты не про него, конечно, спрашивала, а про того мужчину в слуховом окне, да?

— Ой, да ну его. Смотри, Гансик! Гансик!!! Вон там Гансик — видишь?

Гансиком Соня и другие ребятишки называли одного очень приметного немчика: огненно-рыжего, совсем молоденького и, как они говорят, «здоровски красивого». Он в гетто не заходил, нес охрану на вышке, и когда была его смена, сколько-то ребят и особенно девочек всегда собирались, чтобы его смотреть. Отчего этот Гансик чрезвычайно смущался, страшно краснел — у рыжих это видно даже издали, — и все пытался отворачиваться. Взрослых такие «смотрины» очень удивляли, пугали даже, но потом мы как-то без слов друг друга поняли и решили — а пусть его. Бывает и хуже. Где им тут еще хоть что-нибудь красивое увидеть…

— Можешь сказать, о чем он думает?.. — обмирая, просит Соня.

— Далеко совсем. У меня тут новый усилитель — но все равно на самом-самом пределе…

— Ну пожалуйста! Ну Алисочка! Ну я тебя больше никогда-никогда ни о чем не попрошу! Ну попробуй, а?

На Пашку с Юриком уморительно делается смотреть: они, такие разные, в этот момент глянули на девчонок с настолько одинаковой, солидной и мужской снисходительностью… Старший из мальчишек даже фыркнул презрительно, младший этого не умеет.

— Сейчас, не ной, — тоже слегка по-взрослому отвечает Алиса и начинает возиться в своей сумке-планшете, — только попробую изменить настройку… А! Есть! Он думает… О своей Лизхен он думает, так что совершенно напрасно ты в него влюбилась, вот! И о маме. А вообще-то ему скучно там стоять, скучно и противно, но ведь кто-то же должен делать эту работу. Одно утешение: через день, максимум два, все закончится. Потому что…

И тут голос Алисы затухает, как свеча на влажном ветру.

— Ладно, договаривай, — произносит Соня. Теперь уже она кажется тут взрослее всех, и меня, наверно, тоже.

— Потому что рвы уже вырыты и грузовики готовы, он видел, — договаривает гостья хрипло. — А айнзац-команда прибывает завтра. Для нее уже освободили место в казармах.

На несколько секунд в полутемной каморке повисает абсолютная, глухонемая тишина.

— Подумаешь… — вздыхает Соня. — Мы давно знаем. Это старшие нам не хотят рассказывать, думают, мы сами не догадаемся. Я вот тоже молчу, чтобы дядю Элика не расстраивать. Но мы ведь слышим то же, что они. И понимать давно научились.

Из ног у меня словно бы кто-то вытащил все кости. Тем не менее стою, держусь за стену и за перила. Сел бы сейчас прямо на лестницу, так ведь она скрипнет.

— Алиска! Послушай, что я сейчас думаю! — отчаянным голосом шепчет Пашка. Алиса — рука у нее по-прежнему в сумке — поворачивается к нему.

— Само собой, — через секунду говорит она даже с некоторым удивлением, — а как же иначе?

И тут замечает меня.

Резко вскакивает. Пашка тоже. Может, они тут и развлекались чтением мыслей — или, допускаю, скорей играли в это все-таки, — но мое присутствие оказалось для них полной неожиданностью.

Смотрят на меня крайне злобно, сопят, сжимают кулаки. Я, само собой, против двух таких подростков сейчас совсем слаб. Наверно, даже испугался бы, но есть дела и поважнее.

— Вы очень неправильно все придумали, — произносит Алиса сухим, враждебным, предельно неприятным голосом. — Вы нас, получается, совсем за людей не считаете. Думаете, мы схватим говоруна, двух маленьких детей к нему как выкуп — и убежим на промежуточную станцию, прощайте? Так вот, ничего подобного. Двух детей возьмут они, — кивок в сторону Сонечки и как бы через нее, в направлении стены, а потом, сквозь стену, дальше, на улицу и улицы. — Она возьмет вот этого мальчика, вместе они даже меньше, чем я плюс пять килограммов, весят. А кто-то, кто пойдет вместо Пашки, какого-нибудь другого ребенка. Мы их подсадим, поможем перебраться через стену, покажем, как войти.

«А сами-то вы как, деточки?» — этого я не сказал, но не думаю, что ей пришлось читать мысли: уж эта-то мысль точно напечаталась поверх моей физиономии сороковым кеглем. Девочка мгновенно вспыхивает, заливается красной краской, куда там Гансику: даже слезы на глаза наворачиваются.

— Простите… Простите, мы же не сказали вам про стационарные базы… постоянные станции, в старых зданиях, скалах, иногда даже деревьях — если несколько веков… Две таких станции недалеко, у одной я знаю код и координаты — в общем, дойдем. Я забыла сказать. Я не всегда такая, я не хамлю специально, тем более взрослым, я…

А теперь то, что появилось на моем лице уж не знаю каким кеглем, заставило ее тут же замолчать.

— И где же эта станция, деточка? — ладно уж, чем изощряться в чтении мыслей, попробуем для разнообразия поговорить вслух.