Искушение

Подняв правую руку, я медленно разлепил веки правого глаза. Надо мной был серый потолок. Не единой мысли не было, чтобы понять, где я. Я начал учащенно дышать, и каждый вдох отдавался болью в голове. Лежать было жестко. Преодолев боль, я повернул голову; стены были выкрашены в мрачно-зеленый цвет. Странный цвет. Где я? И что с моей головой и моя ли она? Единственное, что было понятно, что не дома. Решив, что надо собраться, закрыл глаза. Сколько я так пролежал, мне было не известно, счет времени я вести не мог, потому, как оно перестало для меня существовать или я для него. Но даже эта мысль была слишком тяжела для меня, но раз голова болела, значит, она моя и я еще жив. Во рту сухо и захотелось пить, потому как при каждом вдохе, легкая наждачная бумага проходила по моему горлу. Какой-то садист с наслаждением водил ей туда-сюда, туда-сюда. Я вновь открыл глаза и, опираясь на руки сел, осмотрелся. Я не мог даже удивляться, потому, как обстановка не располагала к мыслительному процессу, и я только фиксировал то, что видел. Сидел я на топчане, на тощем полосатом матраце. На одной из стен, под потолком было зарешеченное окно, через которое пробивался свет, но неба я не видел. Нет, в аду не бывает решеток, – решил я, – потому как все мое состояние было издевательски никчемным, и кому оно там нужно такое. А может все-таки там? Вот и мучаюсь. Лучше бы уж поджарили, тогда хоть кричать мог бы, а так голос оставил где-то.

Под потолком тускло светила лампочка, тоже забранная решеткой, напротив окна в стене была железная дверь, а рядом стоял бак, а на нем, о чудо, металлическая кружка на цепочке. Я доковылял до бака и зачерпнул воды. Пил жадно, захлебываясь. Живительная влага оказала свое влияние, и в голове стало чуть светлее. Я попытался сосредоточиться и настроился, выдавливая из себя мысленно боль, как будто йоги, доходили до такого состояния, но, тем не менее, я мог спустя некоторое время, уже думать. Еще раз, осмотрев свое местопребывания, я понял, что нахожусь в камере. Что я здесь делал и как оказался, выясниться потом. Я снова зачерпнул воды и вылил себе на голову, заодно и умылся.

Сев на топчан я стал ждать, пытаясь вспомнить, хоть что-нибудь. Я помнил, что мы с Ди начали посещать все питейные заведения подряд и там пили и пили. Зачем я пил, я же никогда столько не пил. И где Ди? Почему я один? Я снова прилег и задремал. Разбудил меня лязг ключей и скрип открываемой двери, в камеру вошел полицейский.

– Вставай, дебошир, пора оформляться.

– Дебошир? – переспросил я.

– Ну, не ангел же! – усмехнулся он. – То, что ты вчера вытворял под силу одному дьяволу.

– Я что? Он? – разлепил я ссохшиеся губы.

– Вот сейчас и выясним.

– Я что разрушил?

– Только покой дежурного. Ты видимо ничего не помнишь?

– Ничего, – ответил я и помотал головой, но боль, хоть и не такая сильная, как прежде, заставила меня прекратить все движения и зафиксировать голову. Я вышел из камеры и поросился в туалет, куда меня и привели. Проржавленное зеркало, все в рыжих пятнах, показало человека, в чем похожего на меня: опухшее лицо, ворот рубашки порван, как и рукав пиджака.

– Если это я, то Квазимодо – эталон красоты, – выдавил я из себя.

– Я не знаю, кто такой Квазимодо, но заканчивай сравнение, и пошли.

На слабых ногах, которые упорно отказывались слушаться, я в сопровождении полицейского поднялся на второй этаж, и мы вошли в стандартный кабинет: стол, шкаф, стулья, сейф. За столом сидел офицер в звании капитана. Увидев нас, он хмуро посмотрел: – Присаживайтесь, а ты свободен, – приказал он сопровождающему, и тот вышел.

– Ну, что Дмитрий Иванович! Документы мы проверили, – и он достал из стола мой паспорт. – Все в порядке. Приводов у вас не было.

– Приводов куда?

– Да в никуда, в подвал, к нам в полицию, в этот ад на земле.

– В ад! Не верю. Я еще не подписал договора. Или подписал? – сникнув, произнес я.

– Ну, к нам прибывают без договора. А поработал бы у нас, понял, где он ад. Ну, что же вы так, – продолжал он, глядя на меня. – Погром устроили.

– Я!?

– Нет, Папа Римский заезжал, вот они с дьяволом и куролесили в ночном клубе. Ничто человеческое им не чуждо.

– Это возможно, – пробормотал я.

– Вы так думаете? – засмеялся он. – Ну, а по факту, вы набили морду одному уважаемому в узких кругах человеку. Я бы и сам ему набил, но не положено. Учитывая, что вы выступили, так сказать моей ударной силой, и размазали его, в чем я согласен, но, увы, при исполнении, то я постараюсь смягчить вашу участь.

– Какую часть? – не понял я, все еще туго соображая.

– Часть «У». Теперь понятно?

– Понятно.

– Итак. Штраф за возмещение ущерба клубу и штраф за драку. А далее, как посмотрит суд и отреагирует на заявление. Ваш противник подал на вас заявление, – и он достал листок бумаги из папки, на котором что-то было написано. – Читать будете?

– Не уверен, что смогу.

– А слушать?

– А смысл?

– Тоже верно. Мы узнали, где вы работаете, вернее, работали, вас уволили. Скажете за что? Нам отказались сообщить.

– Директора послал, – стал я осознавать разговор.

– Далеко?

– Достаточно, но букв было всего три.