Искупление

Но в этот момент послышался шорох прошлогодних стеблей кукурузы, это шел на обед дежурный, но не по тропке, а огородами сзади, и таким образом жена врага народа в каракулевой шубе оставалась при пиковом интересе. Однако дежурный был не один. Его уже перехватила где-то, очевидно неподалеку, старушка Степанец. Лицо дежурного было растерянным и усталым, а глаза беспокойно бегали.

– Отстань, бабка, – хрипло, сорванным голосом говорил дежурный, – я чего могу?.. Судить его будут... Я ж не судья...

– А худой он какой, сыночек мой, – причитала старушка, – каждую косточку видать... Больной весь... Кровью кашляет... Еще до войны кровью кашлял... В область его возили... Прохвессор сказал, в тепле держать... Теплое молоко пить по утрам и перед сном... С медом...

– Чего ты мне голову морочишь, – рассердился дежурный. – К начальнику иди... К майору иди... Убийца сын твой, понимаешь... Он граждан мирных убивал... На него протокол есть... Понимаешь... Когда детей из детдома стреляли... Цыган и евреев... И в районе вашего села он в расстрелах участвовал... Тоже протокол есть...

– Пустили бы меня к нему, – причитала старушка Степанец, словно не слыша, что ей говорит дежурный, и твердя свое, – мне места не надо... Я б возле него на полу спала... Больной он. Может, прибрать что от него надо или подать надо...

– Завтра приходи, – очевидно, чтоб отвязаться, сказал замученный дежурный, – приходи в час дня в канцелярию...

– И справку принести? – спросила обнадеженная старушка, несколько даже повеселев.

– Какую еще справку? – удивился дежурный.

– Где про его болезни сказано, – ответила старушка.

– Хорошо, – махнул рукой дежурный. – И справку принеси...

– Спасибо тебе, – поклонилась старушка и перекрестилась, – добрый ты... На тебя все так говорят... Дай тебе Бог удачи... – Она пошла назад вдоль по тропке.

Стало заметно холодней, подул ветер, сдувая снег с вишневых деревьев и прошлогодних сухих стеблей кукурузы. Чувствовалось приближение метельной, морозной ночи, будто и дня не было, а позднее утро сразу переходило в рано наступающие сумерки.

– Ты что же это, Степанец, – крикнул дежурный вслед старушке, – семь километров сейчас потопаешь?..

– Семь, – оборачиваясь, ответила старушка.

– Пешком?

– Подводы не найдешь, – сказала старушка, – поздно... Это пораньше бы, может, и подвез кто...

– И полем все? – спросил дежурный.

– До Райков поле, – сказала старушка, – посля лесопосадка и вниз под уклон... Посля снова поле... Из городу легко идти, а в город тяжельше... Не с горы, а на гору... А пока на гору взберешься, упреешь вся...

– Ты вот что, – сказал дежурный, – ты лучше завтра не приходи... Ты через три дня... Боюсь, начальника не будет, а без него чего можно решить...

– Нет, – сказала старушка, – я приду... Вдруг будет... Передачу, может, разрешит... Я сыночку пряники с медом напекла... А не будет начальника, я назад пойду...

Она перекрестилась и пошла по проходу между заборами, сгорбленная, часто по-старушечьи семеня огромными валенками, перевязанными по-хозяйски вокруг ступней тряпками, набитыми для утепления соломой. Семеня валенками, дойдет она до окраины города, пойдет ночным метельным полем через спящие Райки будоражить собак, через замерзшую лесопосадку под гору, скользя по укатанному санями снегу, – и так семь километров до самого Хажина... А утром в город, к сыну...

Старушка давно уже скрылась, а дежурный все не шел обедать, хоть мазанка его была рядом, все стоял и думал чего-то.

– Подойти сейчас, что ли? – шепнул «культурник» Сашеньке.