Искупление

- Побил, - закивал Боброк. - Нешибко. . - Ну, а мне чего велишь?

- Повнушай ей словом княжим, - попросил Боброк и со страстью во взоре добавил поспешно: - Токмо не бей!

Дмитрий кивнул и прикусил губу, чтоб не выдать набежавшую улыбку. Боброк - человек проницательный, почитай, каждого насквозь видит, а тут улыбка...

Дмитрия позвали накоротке в покои к княгине - чего бабе надобно в такой час? - а Боброк прошел в ответную и сел на лавку рядом с Серпуховским и Шубой - родня подобралась.

Осмотрелся Боброк - покатал по ответной строгий взор свой не каждый выдерживал, иные опускали глаза в пол. Это помогало Боброку рассматривать бояр. Рядом с Морозовым сидит родной брат кияжего тиуна - Федор Свиблов, вылитый братец снаружи, только не рачителен в хозяйстве: деревни свои в запустении держит, землю зарастил кустьем, зато воин преславный. Вот и сейчас приехал верхом в боевом плаще-корзье, схваченном на правом плече простой железной застежкой. Голова чуть дергается порой, это саблей шею задело... Дальше сидел Назар Кусаков, маленький, щуплый, но резвый, как вьюн, и огневой в деле ратном. Сидит, на дверь посматривает и шапкой место рядом придерживает - известное дело: Монастырева Митьку ждет... На него недобро косится первостепенный боярин Федор Андреевич Кошка, ищет место поближе к Князеву стольцу, но Кусаков не отдает место сотоварища. Кошка привык сидеть поближе, как велел ему отец, Андрей Кобыла, ныне старый, больной. Кусаков отдал бы ещ место или сдвинулся бы, но сердит на Кошку: слухи прошли, что-де тверской князь сватал его дочь-красавицу за своего сына, а Кусаков, неженатый, локоть кусает... Недвижной глыбой сидел тоже ближний боярин Юрий Кочевин-Олешинский, но это сидя он кажется глыбой, а вот когда вошел - и походка у него такая блудливая, будто он только что покрал в поварской подклети кусок гуся... Нежданно приехал Дмитрий Всеволожский, внук татарского мурзы Четы. Еще при Калите этот мурза выехал на Русь, крестился и основал род будущих первостепенных бояр московских. Дмитрий Всеволожский во втором колене ноект прозвище - Зерно... Неожиданно оказался в ответной костромской воевода Александр Пле-щей, тучный, вроде Кочевина-Олешинского, но не в пример тому чист взглядом и помыслом. Он с большим опозданием привез оковец податного серебра ко двору великого князя, но не смущен, видно причина была. Сидит, крестится. Младший брат митрополита Алексея... По левую руку от Боброка, занимая край скамьи, сидели два брата Пронские - Даниил и Владимир. Последний прибаливал больше года. Всю зиму не показывался на сиденьях боярских, а ныне выбрался со двора, сидит, прикрыв глаза. Младший, Даниил, громко переговаривается с Акинфом Шубой. Веем слышно, как егремел Шуба:

- А намедни новгородцы, гости торговые, шли через землю рязанскую и наслушались премного хульных словес про нас, про московских бояр, про черных людей, такоже и про нашего пресветлого князя. Конец Москве предрекали ог гладу, от Литвы Ольгердовой, от немцев, от Орды, а особливо от меча рязанского.

Боброку было это неприятно слышать, особенно после того, как рязанский полк ходил недавно с московской ратью на Литву, но и верил он: могли так говорить рязанцы.

- Похвалялися собою, а про Москву твердили, что-де она, Москва-та, токмо и умеет злато-серебро считать, а меч, мол. держать разучена.

- Недоверни! - буркнул Боброк, растирая колени широкими, как москворецкие лещи, ладонями.

- Истинно, Митрей Михайлович! И вельми превозносили князя своего, Ольга.

- Высмерток! - обронил Боброк.

- Истинно высмерток, а не воин, - вставил свое слово Федор Свиблов. Еще сущим ребенком обрезал, мечом играючи, перст малый на деснице, а ныне по всем землям слух пустил, что-де в великой брани с татарвою рану сию нажил.

- Вся земля рязанская за него горой стоит, - заметил тихо Федор Пронской.

- А отчего стоит? - спросил его Свиблов, но смотрел на Боброка, прикованный взглядом его крупных серых глаз. Пронской молчал, покачиваясь, как бы успокаивая боль, и Свиблов сам ответил: - А оттого, что Ольг Рязанской татей развел и татьбу их по вся дни щедрит. Сказывали мне коломенские люди, что-де ухватили рязанцев на московской земле. Приволоклись те рязанцы на Осетр-реку, к самой Коломне, и наловили те тати рязанские воз бобров карих...

- Ох, окаянные дети! - крякнул Кочевин-Олешин-ский с завистью. - Целой воз?

- Целой воз, и утечь норовили с целым-то возом бобров карих!

- Заваруи! - снова вставил Боброк.